Барин в раздумье.
– Ну, ступай! Я с хозяином переговорю, – говорит он.
– Хозяин, сударь, до жильцов не касается, потому у нас такой кондрак в словах вышел, чтоб при нашем махоньком жалованье от жильцов пользоваться. У нас хозяин – статуй бесчувственный, и завсегда у него такое произношение: «Василий, с жильца бери!»
– Иди, иди с богом!
Дворник чешет затылок.
– А за цветики-то, сударь, что я вам принес? Ведь норовим тоже, чтоб без убытка…
Барин дает два пятиалтынных. Дворник как-то встряхивает их на руке и говорит:
– Тоже, чтоб и яйцы у нас брать. У меня хозяйка четырнадцать кур держит.
– Вон! – кричит барин.
– Уйдем, уйдем-с, только зачем вам с дворником ссору заводить? Дворник – человек завсегда нужный. Сейчас, как нет в кадке воды: «Дворник!» Ну а мы через это самое можем и со двора уйти и колодезь на замок… А я хотел, сударь, вашу супругу с новосельем поздравить. Приказали бы они нам на кухню стаканчик вынести, мы бы и довольны были.
Барин взбешен.
– Ежели ты не уйдешь вон, я тебя в шею вытолкаю! – горячится он. – Что за нахальство!
Дворник, испугавшись тона, пятится.
– А еще господа! – бормочет он. – Мы им почет подарками делаем, а они в шею! Какое награждение при своей образованности!
Барин в волнении ходит по балкону. Перед калиткой палисадника останавливается разносчик с корзинкой на голове.
– Цыплят бы вашей милости! Раки крупны, яйцы свежие есть! – восклицает он.
Дворник замахивается на разносчика кулаком.
– Так я и дам тебе здесь торговать! Иди, пока цел!
– Послушай! Да как ты смеешь? – вопит барин на дворника.
– А так, что у нас тут свой поставщик для господ есть. Он нам и курятину, которая завалялась, и огурцов, а мы его за это к постояльцам подпускаем, значит, и выходят две выгоды: и нам, и ему.
Начинается перебранка между дворником и разносчиком. Барин отгоняет дворника и назло ему приторговывается к чему-то у разносчика.
– Помилуйте, сударь, какой тот поставщик? – уверяет разносчик. – Мазурик, а не поставщик. Он в прошлом году галок тут взаместо рябчиков продавал. Полковницу одну у Круглого пруда грибами поганками окормил вместо подосиновиков, а у нас товар законный. Вы и барин-то нам по облику знакомый. На Старо-Парголовской летось изволили стоять? Мы тоже помним.
– Вовсе я на Старо-Парголовской никогда и не жил, а жил в Павловске.
– Ну так братец ваш. Фамилия такая немецкая…
– Нет у меня брата, и фамилия моя русская.
– Может, и русская, только из немецких. Мы и матушке вашей, покойнице, дай Бог царство небесное, продавали.
– Врешь. Моя мать и посейчас здравствует.
– В таком разе тетенька померши. Помнится мне, что в прошлом годе старушка божия в чепчике с вашей супругой… Бывало, с вечера скажут: «Антип!»
– Нет у меня тетки, а женился я только в январе. Пошел вон, дурак!
Раздраженный барин гонит разносчика.
– Что, взял? – кричит стоящий на улице дворник. – Нет, ты прежде дворнику поклонись, чтоб с господами ладить!
– Ниток, коленкору, бумаги чулочной! – стонет над самым ухом барина голосистая баба с корзинкой.
– Хорошо бы, матушка, тебя на осину за твой голос подвесить! – говорит ей барин, плюет и, заткнув пальцами уши, бежит к себе на балкон.
В яичном депо
Яичная лавка. За выручкой сидит старик хозяин с окладистой седой бородой и пьет чай, прикусывая вместо сахара миндаль. Картуз на нем высокий с наваченным дном, шуба барашковая с длинным воротником и опоясана. Время перед Пасхой. Входит рыжебородый купец в пальто.
– Хрусталю на крепость, утробе на утеху! – приветствует он. – Сказал бы: «Чай да сахар», да с миндалем пьешь. Почем ноне хорошие-то яйца отпущаете?