Пока садовник говорил, Кошкин и сам глядел на него хмуро, недоверчиво. Какая-то цыганка еще взялась. Врет или правду говорит? Кошкин бросил пару раз взгляды на Воробьева, но тот эмоций по поводу услышанного не выказывал.

— Как выглядела цыганка? Опишешь?

— Обыкновенно… юбка красная, шаль. Глазищи черные.

— Молодая, старая?

— Старая, в морщинах. Но бежала за мной, как молодая, — шустро.

— С какого вокзала сестру провожал?

— С Финляндского.

Тщательно записав все услышанное в блокнот, выждав время и дав арестанту перевести дух, Кошкин негромко и невзначай спросил вдруг:

— Так, раз ты не помнишь, где трое суток был, что делал, — может, все-таки до дому добрался да и стукнул хозяйку по пьяни? Нечаянно. Могло ведь такое быть?

Арестант, хоть и так смотрел в пол, поник головою еще ниже. Обхватил ее обеими руками так, что аж костяшки пальцев побелели.

— Может, и так… — донеслось от него едва слышное.

Кошкин хорошо понимал, что допрашиваемый на грани, что и сам уж почти верит, что злодеяние он и совершил. Надави Кошкин чуть сильнее, по-настоящему, должно быть, Нурминен и признался бы во всем прямо сейчас. Однако Кошкин не стал этого делать. Отступил. Вместо того чтоб дожать, сменил тему:

— Ты в самом хозяйском доме часто бывал?

— Приходилось… — отозвался арестант, и сам удивленный, что Кошкин отступил. — Родня к ней наведывалась нечасто, а другой прислуги, кроме нас с сестрой, барыня не держала. Так что я и за садовника, и на все руки — то починить, то приколотить, то печь истопить, то дров натаскать. Дом старый, за ним догляду много надобно.

— Припомни-ка, решетку, что в винный погреб ведет, часто ли запирали?

Арестант крепко задумался. Потом уверенно мотнул головой:

— Да я и вовсе не видал, чтоб решетка заперта была. Алла Яковлевна до вина не охочая, но сынок ее младший часто наведывался, да и друзья-приятели его. Шуму от них всегда много и мусору.

— Часто сынок с приятелями захаживал?

— Раз в пару недель заезжал исправно. Но не предупреждал никогда, как снег на голову. И ненадолго. Что надо заберет — и нет его.

— Еще кто к хозяйке заезжал?

— Дочка заезжала. Та аккуратная, каждую субботу к полудню, как часы. Весь день с матерью просидит, заночует, а поутру, в воскресенье, вместе в церкву едут на коляске. Уж оттуда Алла Яковлевна сама добиралась, на извозчике.

— Своего выезда не держала? — удивился Кошкин.

— Держала… когда надо, я и лошадьми правил. Да только последние полгода уж, с прошлой осени, взялась на извозчике кататься, куда надо. Или ж пешком, если недалече.

— И часто она вот так выбиралась, в одиночку? — поинтересовался Кошкин.

— Бывало…

Кошкин сделал пометки в блокноте.

— А старший сын? Заезжал?

— Денис Васильевич? Редко. Денис Васильевич сам в делах все время: если что нужно хозяйке, посыльного отправлял. Но уважал он матушку сильно — а та его. Аж светилась, когда старшой сынок наведывался. Вечно сестре наказывала пирогов готовить столько, сколько и за неделю не съесть.

— А младшим что же, она не так радовалась?

Арестант, звякнув цепью, развел руками:

— Денис Васильевич — человек серьезный, занятой. А младший ее беспутный малый, уж вы простите меня за прямоту. Одни волнения матери приносил, а друзья его приятели и того хуже.

— А дочка?

— Александра Васильевна? От нее хозяйка уставала шибко. Та сядет подле нее с шитьем и все рассказывает что-то — а Алла Яковлевна только на часы смотрит и вздыхает. Ей бы роман почитать или в окошко поглядеть молча — это барыня любила.

— А отчего бы вслух не попросить дочку роман почитать?