Он не пришёл.

Потом ее отправили на воспроизведение показаний: надо было с обвиняемым и двумя понятыми ехать на очистные, чтобы описать детали кражи. Там Аня составила протокол и повезла вечером начальнику. Он его молча порвал, и ей пришлось ехать снова – с понятыми, с обвиняемым, за двадцать километров от УВД, – чтобы начальник порвал и второй протокол, и третий… К четвёртому Аня снова заперлась в туалете, рыдала и представляла, как придёт её отец и всем настучит по голове.

Он не пришёл.

Галактионов сидел в тюрьме за убийство мамы, и постепенно Ане началось казаться, что настоящий ее отец остался где-то в прошлом, в лоскутах воспоминаний, в беспокойных снах, а его координаты в пространстве и времени занял чужой человек.

Аня отпила кофе и тщетно всмотрелась в сумрак, где возился Галактионов. Она не могла избавиться от смеси восхищения, отторжения и ледяного ужаса. Что-то похожее Аня испытывала в детстве, когда читала о безрадостной судьбе Вселенной. Как Солнце сначала превратится в красный гигант, выжигая ближние планеты, затем – в белый карлик, остывающий; как потом Вселенная сожмётся в точку или распадётся из-за нестабильности протона, и будут только вечная тьма и вечный холод.

– Кто тебе сказал лезть в него рукой? – донеслось из полумрака.

Аня вздрогнула и с трудом сообразила, что речь о дизеле. Она подняла правую руку в горячую полосу света и ме-е-едленно покачала: бинт, засохшая кровь, кожа… снова бинт. Ссадины уже не болели, но стоило бы признать, что техника не входит в число ее талантов.

– В видео на «Ютубе» было.

– На чём?

– Ну… интернет. – Аня задумалась о пятнадцати годах Галактионова в колонии и неуверенно спросила: – Вы же знаете, что такое интернет?

Что-то лязгнуло, заскрежетало в полумраке.

– Написала бы… я бы объяснил, что к чему.

– И про маму? – не удержалась Аня и тут же пожалела о своих словах.

Галактионов на секунду замер – она догадалась по резко наступившей тишине, – затем шум ремонта возобновился.

– И про маму вы бы объяснили? – повторила Аня с упорством камикадзе.

– Не лезь под кожу.

– Я на самом деле… я понимаю, почему вы её… это сделали. – Аня ни черта не понимала, просто было неловко и гадко, и не по себе, и она не могла заткнуться:

– Правда, понимаю. Повзрослела, наверное.

– Я её не убивал.

Аня ощутила, как её лицо искажает саркастическая улыбка.

– Ага.

Галактионов щёлкнул тумблером на щитке. Дизель застонал, металлически прокашлялся и загудел – чисто, ровно, без призвуков.

– Для справки: что значит «не убивал»? – уточнила Аня.

Галактионов выключил двигатель, щёлкнул другим тумблером, и загорелись аварийки на стенах. Их ярко-красный свет окружил фигуру отца демоническим ореолом.

– У тебя найдётся тряпка? – спросила фигура.

Аня наконец различила черты Галактионова, очерченные алыми тенями: обвисшие, как у Сталлоне, глаза; рыбий взгляд, гладкий череп, тонкие губы, сжатые, будто перед плевком.

Старая, как мир, футболка с надписью: «ЛДПР».

Ничего приятного или красивого в этом человеке давно не было – казалось, Аня смотрит на обветшалый фасад, на оболочку, которую некая чуждая людям сущность износила до дыр.

– Тряпка?.. – повторила оболочка.

– Вы хотите мне всё объяснить пантомимой с тряпкой?

– Ты мне объяснишь, почему за столько лет не нашли её тела? Или почему моя дочь обращается ко мне на «вы»?

Щеки у Ани вспыхнули. Она беззвучно пошевелила губами, но так и не нашла, что ответить.

– Принеси тряпку, Аня, – напомнил Галактионов и посмотрел на свои руки. – Грязь.

Даже в туалете больничного морга стоял этот визгливый гул. Казалось, сверлили не стены отделения – барабанные перепонки. Этого, видимо, было мало, и через некоторое время стали отвечать с другой стороны.