Куда? Зачем? Здесь было слишком пустынно для неё.

Так и не найдя ответа на этот зоологический парадокс, Иннокентий подплыл к телу и стал разворачивать к себе. Сквозь маску проступили черты дочери.

– Аня? Аня?! – закричал он, забыв о дыхательной трубке, и только чудом не заглотил воды.

Сбоку надвинулась тень. Снова акула? Он оглянулся и увидел что-то вроде серебристо-радужного студня, который приближался из темноты. Прежде чем Иннокентий сообразил, что это его окружили сотни маленьких рыбок, они, вихляя единым строем, шли мимо, скользили по ногам, по туловищу, задевали голову.

И уносили Аню – туда, в темноту, в глубину.

Иннокентий задёргал ногами, пытаясь ухватить её руку, но косяк стали рвать хищники: сверху трассирующими снарядами били птицы, оставляя после себя реактивные дорожки из капель воздуха; сбоку и снизу резали студень дельфины. В ушах не смолкал их пронзительный писк.

– Аня?

Что-то ударило сбоку, и в глазах потемнело. Акула? Иннокентий успокоил себя, что она слишком маленькая, не укусит, но следующий же удар и вовсе выбил Иннокентия из сна – в реальность, в серый зал, облицованный плиткой из ракушечника и известняка.

Дородная женщина устраивалась на скамейке рядом, и её громоздкие сумки долбили Иннокентия в бок, точно носы голодных, разогнавшихся дельфинов. Рядом барражировал какой-то мужик, тараторя по телефону.

Иннокентий поморгал, гоня туман из глаз. Сон отступал медленно, будто вязкое болото, которое не хотело выпускать жертву, но сейчас хотя бы не было государственного гимна. В колонии эта мелодия высверливала мозг каждый день в шесть утра (в выходные – в семь). Динамики видали ещё Горбачева, и запись звучала с помехами, тресками и шорохами. Кроме ненавистной музыки, радиосеть лаяла исключительно командами: «Подъём», «Спецконтингенту занять спальные места», «Спецконтингенту прибыть на рабочее место».

Было шумно и душно. От ног Иннокентия тянулась жёлтая дорожка с противоскользящим покрытием, сворачивала к пальме в каменной кадке, на бортике которой дремал чоповец в зимнем камуфляже. Через зал спешил мусор в фуражке и голубой рубашке. Слева резал взгляд баннер ремонта техники, справа, в нише, бурлили очереди: одежды белые, синие, в цветочек, в горошек…

Пахло чебуреками и выхлопными газами.

– Да, Серёг! – кивнул мужик с телефоном, и что-то в его голосе или чертах показалось знакомым. – Две дочери. Одна с ним живет, другая – с женой… Да. Жду.

Он убрал телефон, достал баночку таблеток и бросил в рот две штуки. Хрустнул шеей.

Иннокентий вспомнил сутуловатого подростка с наглой усмешкой, с ирокезом – он так же хрустел шеей, пряча в пальцах сигарету. Разглядеть этого подростка во взрослом мужике напротив казалось делом непростым. У мужика было вытянутое, красивое лицо, намёк на брюшко и на раннюю лысину. Девки наверняка к нему липли, но возраст уже понемногу высасывал жизненные соки, и Иннокентий почему-то испытывал от этого постыдное, злорадное удовольствие.

– Вырос ты, Славка.

Конвоир пожал плечам, явно не зная, что ответить. Было видно, что ему неловко, что лучше бы он под землю провалился, чем занимался этим извозом.

– Какая она? – спросил Иннокентий после паузы.

Славка моргнул, снова достал телефон, нашел снимок Ани. На фотографии она стояла у ленты ограждения – в мундире, мокрая как мышь. Одной рукой дочка убирала волосы с лица, в другой держала рацию. В лице читалась обморочная усталость – без толики радости, без возмущения.

Без жизни.

– Она с вами? Как бы… служит?

– Параллельные ведомства.

Иннокентий покачал головой и снова всмотрелся в фото.