– Пашка… – шепчут ее зацелованные губы. Затуманенный взгляд из-по изгиба длинных ресниц по-прежнему уносит. – Паша, пожалуйста…

Наверное, его никогда так не просили. Иначе с чего бы его накрыло волной горячих мурашек и затопило чем-то… Хрен его знает, что это в тебе носится и чем тебя затапливает, когда женщина под тобой таким тихим шепотом умоляет тебя о ласке. О наслаждении. И ты понимаешь, что сам сдохнешь, если не дашь ей того, о чем она просит.

– Ты первая.

Мужские пальцы чуть сильнее надавили – и женские бедра стремительно и широко разошлись в стороны. И мужские пальцы неторопливо скользнули вниз. В последний момент Павел развел пальцы – указательный и средний, чтобы не задеть то, что он пока задевать не планировал.

– Паша! – в губы ему прилетел возмущенный стон. – Пашенька…

– Я тоже, оказывается, люблю шлепать по лужам… – отозвался он, погружая пальцы в упругую влажность.

Клео решила, что хватит кусать свои губы – и укусила. Его. Потом лизнула. Застонала от того, как его пальцы двинулись дальше.

Они целовались. Кусали друг другу губы. Зализывали укусы. И все это под движение его пальцев, которые исследовали каждую складку, каждый изгиб. Но которые пока не трогали самого главного места. До того момента, пока Павел решил, что пора.

***

Клео считала, что знает свое тело. Знает, как доставить себе удовольствие – ведь она, в конце концов, не девочка. По возрасту – точно. Правда, самоудовлетворение оставляло у Клео всегда ощущение – нет, не стыда. А, скорее, будто она вместо вкусного обеда закинула в себя какой-то суррогат, залитый кипятком. Таких суррогатов в походных условиях Клео поела достаточно и, кажется, точно знала, какой у этого продукта вкус. У шалостей собственной рукой под одеялом или в ванной был именно такой вкус.

Зато сейчас… сейчас все было иначе.

Клео очень быстро перестала понимать, что именно Павел с ней делает. Только одно знала точно – он ее обманул. То, что он с ней творил – это было не про нежность. Это было про… Клео не знала, про что. Что это такое, когда у тебя вместо крови – огонь, когда вместо воздуха в легких – тоже огонь, а вместо мозгов в голове – ничего. И тебе нечем понимать, что происходит с твоим телом. Ты можешь только чувствовать, не продвигаясь дальше простой фиксации фактов чем-то, оставшимся в голове от мозга. Вот ты стонешь. Вот ты прогибаешься. Вот ты раздвигаешь ноги. И понимаешь, что никогда ты не доводила себя до такой степени возбуждения, что ноги физически держать сомкнутыми невозможно. Слишком там этому всему тесно. И когда там оказываются мужские пальцы – совсем иначе, чем твои собственные, все совсем-совсем иначе, так, что кажется, тебя там никто никогда раньше не касался – ты уже не стонешь, это какой-то другой звук. Который ты раньше никогда не издавала.

***

Паша не мог понять, почему – но он не мог не сравнивать того, что происходило сейчас, со всем своим предыдущим опытом. Какая-то часть мозга эта упорно фиксировала. Наверное, потому, что Паша поставил себе задачу и был обязан ее выполнить. И вот сейчас эта часть мозга уверенно сообщала, что никогда Павел не имел дела с настолько возбужденной девушкой. И другая часть мозга – там, где обитали инстинкты – довольно урчала. Это ты с ней сделал. Что она такая сладко-припухлая, истекающая влагой и стонами. И там, под твоими пальцами, все становится еще влажнее и еще более… более упругим, припухлым и… И пора отведать главного блюда.

Клео неконтролируемо и крупно вздрогнула, когда его указательный палец коснулся главного места женского наслаждения. А у Павла от собственного возбуждения даже название вылетело. Название того, что он должен был найти. Так найти-то было вообще не сложно. Центральная кнопка женского удовольствия сама легла под его указательный палец . Гладкая, влажная, дерзко-выпуклая. Идеальная под его указательный палец. Или все же под средний? Он перепробовал так и эдак. И даже большой подключил. Им удобнее всего оказалось шлепать. По лужам, угу.