Бабушка ещё, наверное, спала, поэтому сохранялась вероятность того, что не разбужу её, если зайду тихо.

Как жить дальше, я не представляла, но, как Скарлетт О’Хара, решила, что подумаю об этом завтра, ведь самым главным было побыстрее покинуть это ненавистное место. Моё состояние очень быстро ухудшалось. К горлу подкатывала тошнота, а в голове, как будто стучало сразу несколько отбойных молотков.

Неожиданно пришло осознание того, что с этими мразями мне ещё дальше предстояло учиться в одном классе. От этой мысли меня вырвало. Стало легче в физическом плане, но не в душевном. Было противно от всего: чувствовала себя грязной, отбросом общества. А самое главное, я понимала, что если увижу Савельева на занятиях, то убью.

«Нет, мне нельзя в школу, это точно».

Слёзы полились градом: начиналась истерика. На автомате я вызвала такси, а потом опять всё, как в тумане. Очнулась уже возле дома от слов водителя:

– Девушка, с вами точно всё в порядке?

– Да, да. Со мной всё нормально, – сказала дрожащим голосом.

Расплатилась с мужчиной и медленно побрела к подъезду, но зайти так и не смогла, села на лавку возле дома и разрыдалась. Я ревела в голос и не могла остановиться. Было всё равно, что кто-то может проснуться и увидеть меня в таком виде. Я слабо соображала, находилась в прострации. Не знаю, сколько прошло времени, когда услышала, словно издалека, своё имя:

– Женя, Женя Синицына, ты, что ли?

Я подняла заплаканные глаза. В окне первого этажа увидела учительницу английского языка. Она единственная поддерживала меня в школе. Только благодаря Юлии Викторовне, я участвовала в олимпиадах. Она бесплатно со мной занималась репетиторством, очень хвалила, радовалась успехам, говорила, что далеко пойду, что у меня прекрасное произношение, что я талантливый ребенок, и, если бы уделяла больше времени английскому, то в будущем могла бы стать прекрасным переводчиком или преподавателем иностранных языков.

– Ты почему ревёшь? Весь дом перебудишь, а заодно и бабушку свою. Если она такую тебя увидит, у неё инфаркт случится. Давай, заходи быстрее ко мне.

И я поплелась к ней. Мысли о бабуле отрезвили. Ещё не хватало её впутывать в мои проблемы.

Юлия Викторовна привела меня на кухню. Я напоминала тряпичную куклу. Руки повисли, как плети, вдоль тела, на лице никаких эмоций. Плакать не хотелось.

Больше, вообще, ничего не хотелось. Это самое страшное состояние – ощущение пустоты внутри. Тебя как будто больше нет…

– Пей чай, он с мелиссой, – сказала Юлия Викторовна.

Я никак не реагировала.

– Пей, Женя, – она вздохнула. – Ради бабушки и сестры ты должна сейчас впихнуть в себя этот, чёртов чай, и рассказать, что с тобой произошло. Может быть, я смогу тебе чем-то помочь, и вместе мы найдем выход из положения.

«Ради бабушки и сестры», – вертелось в голове.

Я взяла кружку, сделала глоток и заговорила. Слова лились потоком. Как робот, без эмоций, со всеми подробностями чужой для меня женщине я спокойно, монотонно, описывала события, случившиеся со мной ночью в загородном коттедже одноклассника. От этого не становилось хуже или лучше, было всё равно. Казалось, что это произошло не со мной. Я себя уже нормальным человеком не чувствовала и самое страшное, боялась, что останусь такой навсегда.

Юлия Викторовна, прижав кулак ко рту, с ужасом смотрела на меня и плакала. Я закончила и повернулась в сторону окна…

Светало…

– Женя, – она вскочила и нервно заходила по кухне, заламывая руки, – это нельзя так оставлять, нельзя, нельзя… Ты слышишь меня?! Мы сейчас соберёмся и поедем в полицию, напишем заявление, и они посадят этих подонков, мразей, моральных уродов…