– Куда, куда… С тебя десятка на квартиру. Давай из кассы. Потом отдам. И только попробуй сказать Арсену, что у меня недостача. Убью.

– Может, больше? – заторопилась Светлана, открывая ключиком кассу. – Ты скажи, я сама вложу.

– Вот видишь, беру две по пять. – Оксана сама вытащила из подвального отделения кассового аппарата пятерки. – Вложит она. Сама верну с зарплаты. – Она забросила в сумку поверх своего барахла бутылку красного сухого вина из коробки, что стояла в углу. – Это в качестве компенсации. – Посмотрела на Свету. – Счастливо оставаться, подруга. Удачно ты меня подставила. Но жизнь ведь круглая, Светка. Да? Встретимся ещё, не боись. – Оксана пошла с сумкой к выходу.

Света выглянула в окно. Удаляющиеся леопардовые леггенсы забавно колебались и блестели на свету. Приближалось время закрытия. Она достала из укромного ящика детский металлический совок на короткой деревянной ручке, надела плотные резиновые перчатки и вышла на улицу. К вечеру выглянуло солнце. Вдоль бордюра торчали кинжальные лезвия молодых ирисов. Света поддернула дешевенькие шаровары и принялась за работу. Она ловко орудовала совком и мечтала, что через месяц на грядке распустятся желтые и сиреневые пузыри цветов, а она, поливая их, будет чувствовать себя настоящей хозяйкой своего магазина, этого крыльца, этой грядки и, пожалуй, всего этого громадного дома, в чате которого она иногда тоже писала под псевдонимом «Светлая Мечтательница».

Услышав звонок, Марина вышла и увидела пакет. Она заглянула, увидела рыбу и ключи. Она занесла в квартиру пакет, положила в тумбочку ключи, оставленные Димой. Как автомат она разделала рыбу, дала коту и вдруг решила пожарить хек. Сто лет она его уже не жарила, и вообще ненавидела готовить и запах еды. В детстве, когда мать или старшая сестра готовили что-то в кухне, Марину сильно тошнило. Тогда она убегала в туалет, закрывалась там и читала что-нибудь, чтобы отвлечься. Иногда это помогало, иногда не очень. Посуду мыть она тоже отказывалась, потому что остатки еды на тарелках вызывали ужасные спазмы, и её могло тут же вырвать, прямо в кухонную раковину.

– Белоручка наша Маринка! – говорила мать. – По врачам ходить с ней замучишься, если на её выкрутасы внимание обращать.

Почему она почти целый год готовила Димке, она сама не понимала. Она готовила, её не тошнило, она этому радовалась. Сейчас Марина жарила хека, и её снова рвало, она бегала в туалет, возвращалась в кухню, перевертывала тушки на сковородке и снова бежала в туалет. Рыжий смотрел на всё это без сочувствия.

Когда рыба была готова, Марина сложила её в глубокую тарелку, поставила тарелку на подоконник и стала есть, стоя, глядя в окно. Рыжий вспрыгнул рядом и стал коситься в сторону хека, несмотря на то, что уже был сыт. Марина дала ему.

Хек казался Марине невкусным, сухим, противно пах, но она ела и думала обо всём, что с ней случилось. Нет, думала она, я ведь на самом деле не ревнивая, не истеричка. Это Димка меня сделал психопаткой. Это его вечное спокойствие. Я слишком боялась его потерять. Тот, кто всегда спокоен, не любит. И не волнуется.