– Постой, Тимка!! Слышь?! Погоди, кому говорю!!! Я тебе тоже тайное скажу!!

Тимоха слова сестры слышал, шаг сбавил, но оглядываться не стал. Вот еще!! Пускай прощенья сперва попросит, да свое расскажет. А после уж и поглядим, раскрывать ей страшную тайну, аль нет. Ульяна брата догнала и пошла с ним вровень. Поглядывая искоса на сердитое лицо мальчишки, заговорила примирительно:

– Ну чего ты? Осерчал что ли? Я ж так, пошутковала маленько, а ты уж и в обиду, словно маленький… – Знала, коварная, на какую мозоль давить.

Тимофей, глянул на сестру исподлобья, и пробурчал:

– Ладно… Пошутковала… Сама, словно маленькая. А я вот не шуткую. И вправду что-то знаю. – И отрезал решительно: – Но пока про водяного не скажешь, я тоже ничего не скажу! – И опять надулся, словно мышь на крупу.

Ульяна вздохнула:

– Да никакой это не водяной был. То дедушко-сом был. Я с ним дружбу вожу. Мне бабка Аглая наговор один сказывала, как всякую рыбу хошь в реке, хошь в озере, а хошь даже в самом море-окияне приворожить, да служить себе заставить. Только, я не хочу, ну чтоб служить. Я дружить хочу.

Тимка даже остановился. Опять вытаращился на сестру с подозрением, не шуткует ли опять? Но Уля смотрела на брата серьезно и даже капельку виновато. И Тимофей решил, нет, не шуткует. Заговорил торопливо:

– Улька, слышь… Ты мне тот заговор перескажи, а? Тогда ведь вся рыба моя будет. Мне все наши обзавидуются…! – Его глаза приняли мечтательное выражение. Он уже вообразил себя на берегу реки, как он говорит этот самый таинственный наговор, а рыба сама к нему выпрыгивает, да в корзину рядком укладывается.

Ульяна строго взглянула на брата, и с тяжелым вздохом проговорила:

– Глупой ты, Тимка!!! Разве ж можно такой наговор да только себе одному на пользу?

Брат опять насупился:

– Чего это, глупой? Чего опять обзываешься?! И почему это только себе-то? Я ж для всех… Я ж рыбой-то всех бы одарил… Даже деду Ерофею бы дал, хоть он меня давеча за ухи таскал…

Ульяна тут же встряла, произнеся нравоучительно, подражая взрослым:

– Знать за дело таскал! Кто в евойный курятник лазал, да яйца свежие таскал? Скажешь не ты?!

Тимка опять насупился.

– Па-а-адумаешь… Яйца… Я и взял-то всего ничего… А крику-то было, словно я самого деда Ерофея уволок…

Живое воображение девочки сразу же нарисовало картину, как ее брат тащит, словно лиса куру, через всю деревню деда Ерофея в зубах, а тот, роняя с ног чуни отбиться пытается от супостата. Она прыснула в кулачок. Мальчишка тоже, не удержавшись расплылся в улыбке. И сразу стало заметно, что одного зуба у него во рту не хватает. И ребята начали весело хохотать, показывая друг на друга пальцами, сгибаясь пополам и утирая ладошками слезы, выступающие от смеха. Отвеселившись, Тимофей опять стал приставать к сестре:

– Ну так как, насчет наговора-то? Скажешь?

Ульяна сразу став серьезной, ответила:

– Не могу… И не проси. Наговор тот только женский. Он при водоположении нужен будет. А мужчинам его знать не след.

Мальчонка опять сник, а сестра кинулась его утешать.

– Да погоди ты горюниться… Вот как меня именем настоящим нарекут, так сразу же к водоположению готовить и начнут. А уж как я русалкой-то стану, так тебе, так и быть, наговор тот скажу. Но только, ты никому… Слышь, Тимка, ни-ни… А то сам знаешь, что может быть…

Тимофей в одночасье забыв про то, что собирался опять обидеться, с придыханием спросил:

– А что будет…?

Ульяна на мгновение задумалась. А потом нерешительно проговорила:

– Точно не знаю… Но что-то очень плохое.

Брат разочарованно выдохнул. А Улька спросила: