— Это все серьезно, да? По болезнь?

— Ну… Говорят, что больных с шестьдесят девятого года там нет… Ну… Заразных. Однако за ними по-прежнему наблюдают врачи. До изобретения лекарства больных островитян просто вырывали из семьи и свозили сюда, чтобы забыть о них. За почти что целое столетие заболело порядка восьми тысяч гавайцев… Там все усеяно могилами. Сейчас в живых пара дюжин всего осталось, если не меньше. В семидесятых им предложили вернуться в цивилизацию, к семьям… Ну, тем, которые ещё помнят, что у них есть семья… Но… никто не вышел из изоляции. Не захотели или не смогли… Это, наверное, как после длительного тюремного заключения встретиться с родственниками… Вряд ли надо, как думаешь?

Ну и разговорчики на краю мира, под звуки океана, в купальнике с перемазанным кремом лицом…

— Ну, сравнение с преступниками некорректно, думаю…

— Почему же… Думаешь, их не забыли в семье и ждали с распростертыми объятиями? Может, эти люди понимали, что они никому там не нужны и поэтому предпочли доживать свои дни в изоляции. А? Чем не тема для книги?

— Я пишу про любовь, — выдала я и пожалела, потому что руки Харта тут же стиснули мне локти.

— А чем это тебе не любовь? — приблизился он ко мне почти что вплотную, но все же не выпрямился, сохраняя разницу в росте не в свою пользу. — К ближнему? С обеих сторон: не бросить людей, разделивших с тобою болезнь, и не становиться обузой для людей, которые после стольких лет разлуки родственники только лишь по документам?

— Ну… Знаешь, я такие глубокие темы в своём творчестве стараюсь избегать. Люди хотят читать сказки. Особенно женщины. Ты удивлён?

— Не совсем… Хотя, возможно, ты и права… Меня не туда понесло… Я вообще не люблю думать про этих людей… Становится малость не по себе… Как подумаешь, что тебя отрывают от людей в одночасье и все… Ты с ними больше никогда не встретишься… Никогда… И ничего не можешь с этим сделать. Государство сильнее, ему плевать на чувства людей… Черт! Зачем я вообще про них начал?

Он рассмеялся, но смех не сумел положить конец начатому разговору, и Харт это понял.

— До колонии далеко, если я вдруг ненароком напугал тебя. Так что можешь сделать вид, что ничего не слышала.

Я попыталась улыбнуться так же широко, как он, но не смогла — только губы поджала.

— Теперь не получится, — не стала я смеяться, чувствуя в душе тяжелый неприятный осадок, казалось бы, от совершенно дурацкого разговора. — То лепра, то убивающий рифы крем, то острые кораллы… А я думала, что в рай еду…

— Ну… — Харт пинал рюкзак, который то и дело заваливался с камня прямо ему на ногу. — Лара тоже говорила, что не понимает, чего все так Гавайями восхищаются… А кораллы действительно острые. Порезы выходят глубокими, месяцами могут заживать, так что лучше не режься…

Теперь я улыбнулась.

— Слушай, ещё не стемнело! Хватит страшилок!

— Да я же не пугаю! — он поймал обе мои руки и стиснул пальцы. — Я предупреждаю!

И почти столкнулся со мной лбом — нос помешал.

— А… — я не знала, как убрать его из своего личного пространства. — Да ну, может, это купание тогда? Я в бассейне поплаваю…

— Нет, почему же… Я знаю подводные камни. Отнесу тебя на глубину — ты же можешь не вставать на дно, можешь? Умеешь плавать?

— В плане? Отнесешь?

— В прямом!

И этот дохляк так легко, не напрягаясь, перекинул меня через плечо. Я повисла башкой вниз, в который раз радуясь выбору купальника.

— Харт, пусти меня!

— В воде отпущу!

И он спрыгнул на камни. Мои руки болтались бесполезными плетьми: я не понимала, за что могу ухватиться — ну не за его ремень же! Хотя ремнём по одному месту дать ему б не помешало!