– …И под какими парусами, – покачал головой Зимин.

Они молча смотрели куда-то в пустоту, заполненную сигаретным дымом и прошлым. Молчали, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

– А не навестить ли нам девочек, дружище? – предложил вдруг Зимин. – Чтобы тебе через эдак пару месяцев, когда будешь колесить со своими молодцами по деревням где-нибудь в окрестностях Вязьмы или Спас-Деменска в поисках партизан, было что вспомнить. Хоть что-то приятное. Не один трёп подвыпивших чудаков, которые всё ещё не избавились от величайшей иллюзии – великой и неделимой…

– За эту иллюзию стоит умереть.

– Умереть? – Зимин посмотрел в глаза Радовскому. – Без этой иллюзии трудно жить. Но умирать за неё… Подождём умирать, дружище.

В тот же вечер они пустились в недолгое пешее путешествие по одной из центральных улиц города. Пройдя несколько кварталов, свернули в тёмный переулок и вскоре оказались перед парадным небольшого двухэтажного дома, отремонтированного, как видно, совсем недавно.

– Заведение фрау Эльзы. Только для офицеров. Первоклассный товар. Никакого сравнения со шлюхами грязных тараканников Константинополя. Помнишь? Клиенты стояли в очередь. Особенно к русским дамам. Турки, французские матросы, греки, итальянцы, евреи, армяне, сирийцы. Дамы не успевали сделать после очередного клиента самое необходимое… Дикие драки в очереди к какой-нибудь мадам Тане. Что молчишь, Георгий? Ты ведь всё помнишь. Такое не забывается.

– Мы были молоды, Вадим, и это нам помогло многое пережить. В том числе и тот ужас. Который, кстати, пережили не все. Особенно те, у кого на родине остались семьи. А вот теперь мы уже не так молоды и выносливы.

– Да. Но попробуем пережить и это.

– А где жёлтый фонарь? – усмехнулся Радовский, указывая на белый фронтон парадного. Всё же хотелось отвлечь и себя, и друга от мрачных мыслей.

– Война. Светомаскировка… – развёл руками Зимин.

– Неужели большевики залетают и сюда?

– Залетают. Ты ни разу не попадал под их бомбёжку?

– Попадал. И под налёты «петляковых» сталинских соколов, и под налёты «штук» соколов Геринга. Разница небольшая. Потери в личном составе примерно одинаковые.

Возле парадного они остановились и закурили. Торопиться было некуда. Хотелось ещё поговорить. Вспоминали то Крым, то Кутепию, то скитания по Европам. Радовский снова подумал об Анне. И всё-таки хорошо, что он отправит её на тот глухой хутор. По крайней мере, если случится катастрофа, она останется в России. А после такой войны Россия конечно же будет другой. Большевики разрешили богослужения, говорят, вводят погоны. Интересно, какими будут офицерские погоны? Неужто золотыми? Очень может быть. И он, Радовский, без Анны наконец-то получил то, чего ему всегда не хватало, – свободу. Солдат на войне не должен быть связан ничем и никем, кроме приказов и командиров. Рано или поздно придётся отступать. Быть может, бежать. А бежать вместе с Анной и ребёнком… К тому же англичане вряд ли простят немцам всё, что они натворили. И в Африке, и на островах. Союзники выпотрошат Германию до основания. Вытряхнут из неё всё. Как солдаты вытряхивают сидора пленных… Не исключено, что до Германии доберутся и дивизии Красной армии.

Когда они уже поднимались по ступеням к высоким чёрным дверям, скудно освещённым тусклым светом, проникающим откуда-то сверху, из-под фронтона, их окликнули по-немецки. Это был ночной патруль. Зимин тут же отозвался, тоже по-немецки. Радовский вытащил своё офицерское удостоверение.

– Когда вы отбываете в свою часть, господин майор? – спросил его пожилой оберфельдфебель, внимательно изучая под лучом карманного фонарика документы Радовского. На груди оберфельдфебеля поблёскивал горжет с орлом и надписью: Feldgendarmerie.