Нередки были также антонимы с морфемой ‘мания’. В медицинском трактате 1853 г. ‘мания’ определяется как «сочетание полного расстройства интеллектуальных способностей со страстным возбуждением по поводу всего, что хоть как-то затрагивает чувства» [Carpenter, 1853, p. 806]. Слова типа ‘англомания’, ‘франкомания’, ‘германомания’ и т. д. встречались во внешнеполитическом контексте, но чаще означали увлечение культурой данной страны. Слово ‘русомания’ использовалось в этом значении в США с конца XIX в. Характерно, что ‘австрофобия’ и ‘австрофилия’ были обычными терминами немецкого, английского, французского политического языка, тогда как слово ‘австромания’ практически не встречалось: Австрия воспринималась как государство, но не как нация со своей особой культурой. То же относится к слову ‘пруссофобия’ (нем. die Borussophobie).

В обширной газетной базе англоязычной печати newspapers.com упоминания об ‘англофобии’ становятся регулярными с 1840-х годов, чаще всего применительно к Франции. Всего за XIX в. таких упоминаний насчитывается в базе ок. 4 тыс. против 690 упоминаний о ‘русофобии’, нескольких сотен – о ‘галлофобии’ и ‘франкофобии’ и нескольких десятков – о ‘германофобии’.

Понятие ‘русофобия’ ввели английские радикалы во 2-й половине 1830-х годов в полемических целях как обозначение фантомного либо преувеличенного страха перед угрозой со стороны России (что в точности соответствовало приведенному выше определению ‘фобии’ у Б. Раша: «страх перед воображаемым злом или чрезмерный страх перед реальным злом», хотя, как уже говорилось, эссе Раша не получило широкой известности). Слово ‘russophobia’ в английской печати того времени чаще всего следует понимать как ‘Россия-боязнь’. Виднейшие представители антироссийского алармизма, равно как и критики ‘русофобии’, принадлежали к различным течениям британского либерализма. Спор между ними шел о реальности русской угрозы британским интересам. Критика ‘русофобии’ вполне могла сочетаться с негативным образом Российской империи; в свою очередь антироссийский алармизм не обязательно предполагал неприязнь к России и русским. Во время Восточного кризиса 1876–1878 гг. и позже ‘русофобами’ именовались по преимуществу тори, а в качестве критиков ‘русофобии’ выступала наиболее влиятельная часть либералов во главе с У. Гладстоном. В американской печати о ‘русофобии’ говорилось сравнительно редко и почти всегда по поводу английской политики.

В австрийской печати о ‘русофобии’ нередко говорилось в связи с настроениями в Венгрии. В 1843 г. Ян Чаплович[9], осуждая политику мадьяризации национальных меньшинств, замечает: «Никогда еще Венгрия не была такой слабой, такой разделенной внутренне, как ныне, с тех пор как ее преследует эта злосчастная навязчивая идея, приправленная русофобией» [Csaplovics, 1843, S. 23].

Два ранних известных нам французских упоминания о ‘русофобии’ появились в легитимистских газетах «La France» и «La Quotidienne»:

«Корреспонденция из Константинополя, помещенная в “Morning Chronicle”, может дать ключ к всплеску русофобии по ту сторону Ла Манша. <…> Англия вернулась к своему вечному кошмару владения Индией; а известно, что она начинает терять рассудок всякий раз, когда задет этот чувствительный пункт» [Une correspondance…, 1837].

«На франкфуртского корреспондента “Morning Chronicle” возложена миссия снабжать свою газету статьями, озаглавленными “Русская наглость”, “Русская жестокость”, “Русское варварство”, которые пользуются немалым успехом в тавернах Сити и на радикальных скамьях Палаты общин. <…> …Необходимо было найти способ удовлетворить русофобию англикан, и корреспонденция из Франкфурта в “Morning Chronicle”, несомненно, была написана для того, чтобы дать материал для новых декламаций северного колосса» [Extérieur, 1838, p. 2]