В цитировавшейся выше статье 1759 г. франкофобия понимается как страх перед французским вторжением, т. е. перед внешней угрозой. Это значение оставалось основным в подобного рода словах вплоть до конца XIX в. В «Новый словарь французского языка» (1827), а также в «Универсальный словарь…» Пьера Буаста (1828) включены слова ‘англофоб’ («тот, кто страшится англичан») и ‘англофобия’ («страх перед англичанами») [Nouveau dictionnaire…, 1827, p. 47; Boiste, 1828, p. 107]. Под ‘англичанами’ здесь, судя по известным нам примерам из французской печати, имелась в виду прежде всего Англия как государство. Н. Ланде в своем словаре (1836) счел нужным дать пояснение: «Включение этих двух достойных сожаления слов, англофоб и англофобия, мы рассматривали лишь как возможность выразить глубокое удивление, охватившее нас, когда мы увидели их в “Словаре” Буаста» [Landais, 1836, p. 102].

Во французско-русском словаре 1839 г. ‘anglophobe’ толкуется как «ненавидящий англичан»; ‘anglophobie’ – «ненависть к англичанам» [Татищев, 1839, с. 64]; но это значение в реальности не было основным.

В 1840-е годы появляется также прилагательное ‘англофобный’ (Anglophobic, Anglophobian). Обычно оно, как и ‘англофобия’, фигурировало во внешнеполитическом контексте, но могло также означать неприятие всего английского: «…Она <…> была совершенно готова, вместе с самым что ни на есть англофобным французом, счесть все английское олицетворением всего нефранцузского» (Дж. Миллинген, роман «Джек Хорнет», 1845) [Millingen, 1845, p. 306].

В статье 1759 г. франкофобия изображается как болезнь не столько психическая, сколько соматическая. То же относится к позднейшим памфлетным описаниям национальных фобий как болезней особого рода. Чаще всего они изображались в виде перемежающейся лихорадки, которой сопутствуют галлюцинации (примеры приведены в разделе II. 1).

Встречалось также сближение национальных фобий с бешенством (‘гидрофобией’). По мнению либерального английского публициста 1880-х годов, «буйная ненависть Англии к революционной Франции и страх перед ней» все еще отзываются в трудах консервативных историков. «Удивительно, до чего стоек английский душевный недуг, именуемый галлофобией! Подобно бешенству (hydrophobia), он вспыхивает годы спустя после нанесения ран, его вызвавших, и, подобно бешенству, проявляется в самых крайних формах» [O’Brien, 1886, p. 946].

Вот еще один пример, в котором ‘русофобия’ иронически сближается, так сказать, с ‘русобесием’: «Эту эпидемию (сезонного гриппа. – К. Д.) обычно называют русским гриппом, но со времен лорда Солсбери некоторые предлагали дать ей более подходящее название – русофобия. <…> В деревне мы гораздо больше говорим о гидрофобии (hydrophobie), чем о русофобии, а все из-за нового закона, предписывающего, во избежание заражения бешенством, надевать намордники на всех собак, передвигающихся по дорогам общего пользования» [Chronique…, 1890, p. 402].

Француз Макс О’Релл[7] замечает: «Недуг, которым страдает Ашмид-Бартлетт[8], гораздо хуже, чем галлофобия или русофобия, – это умоисступление (hydrophobie morale)» [O’Rell, 1885, p. 142]. Hydrophobie morale (букв. моральное бешенство) – состояние бешенства, не вызванное соматическими причинами, нечто вроде тяжелого психоза в современной терминологии.

С середины XIX в. слова типа ‘наименование народа / страны’ + ‘фобия’ применялись ко всем важнейшим европейским державам. Обычно они встречались во внешнеполитическом контексте, существенно реже – применительно к обычаям, культуре, населению данной страны. Пару им составляли антонимы с морфемой ‘филия’: ‘англофилия’, ‘франкофилия’, ‘русофилия’, которые также употреблялись прежде всего для обозначения внешнеполитической ориентации.