И едет, едет куда-то. И все тоже едут. И крыша едет у всех, даже у дома писательского. А лица у всех настоящие, русские, честные, правда, с оглядкой на шефа. Дурака. Выжившего из ума старого пенсионера. И нет чтоб Гусю этому пойти на заслуженный отдых, пока из него гуся в яблоках или, еще чего хуже, гусиный паштет не сделали. Все ведь уже испортил, что мог: издательство, некогда принадлежащее организации, потерял или продал втихушку; помещение на Новом Арбате, где раньше располагалась газета, двум своим любовницам-лесбиянкам (семидесятидевятилетней и тридцатидевятилетней) на откуп отдал; журнал, выходящий стотысячным тиражом, усмирил, притормозил. Хватит и ста экземпляров, мы за количеством не гонимся. Газету писателей тоже из большой, неудобной, жесткой сделал маленькой, мягонькой, удобной в использовании, нужной не только писателям, но теперь уже и всем нормальным людям с хорошим, а особливо с плохим пищеварением. Кабинет свой, куда раньше заходили, и то с благоговением, только писатели, сделал ближе к народу, превратив в ежедневную размашистую пивнуху, в которой теперь тусуются врачи и музыканты, менты и бандюки, вояки-полковники и совсем непьющие, правда, редко… А на вопрос, куда все писательское имущество делось, как настоящий русский поэт, ответил стихами, опубликованными в той самой писательской газете «Облитературенный москвич». Поэтому все их и прочитали, сидя в позе роденовского «Мыслителя» на одном очень нужном приспособлении, очень похожем на гусь-хрустальновское, но более чуткое к пожеланиям трудящихся ухо,

Говорят, его за этот шедевр даже хотели представить к Государственной премии. Изнасилковские казаки ходили с плакатами вокруг Кремля, требуя наконец-то справедливости. Голубок-Птичий, редактор этой газеты, волнуясь и страдая поносом, и болея своим нежным птичьим сердечком, сделал представление в наградную комиссию. Неразборчивый гадюка-поэт и приспособленец Заколкин, желая не отставать от дружного коллектива, ему сдуру или по пьяни какую-то медаль приволок. Правда, бесплатно… О чем потом долго и непродуктивно жалел… Дядя Вовик Торопыгин восторженную статью опубликовал под мало кому знакомым в литературном мире псевдонимом Пушкин А. С. Под этой статьей даже добренький Зюзюкин подписался – правда, с одним условием, дописав внизу: «Ленина и Мавзолей не сдадим!» Но случился скандал. Помощники Гуся подложили Гусю свинью. Вначале втихушку изготовили, а потом стали открыто, с размахом продавать медали с Гусиным профилем по «семь тыщ с полтиной» на одно рыло. Да потом еще это рыло да мимо калашного ряда за «десять тыщ с двумя полтинами» сразу в МОПС принимали. Нацарапает это рыло куриной лапой одну тонюсенькую книжонку с десятком таких же вот стишат-недоносков, они его сразу в МОПС принимают и к награде с гусиным профилем представляют. Получается – мопс с гусиным профилем. А мерзкие, непатриотичные либеральные телевизионщики сняли фильм про то, как какую-то богатую сивую пьянь гусиные патриоты в писатели приняли. За лавэ, конечно. И «нажрались» на радостях прямо в телевизоре. Скандал был большой. В общем, пропили Гусиную премию, так и не получив. Или пропивают до сих пор…

Только Гусь не лыком шит, накатил полный граненый русский стакан, до краев наполненный патриотической жидкостью, и заявил:

– Это опять нас жиды подставили… Постоянно идет атака на русскую литературу, но мы не сдаемся! Нас остановит только пуля, как сказал этот… как его… Я сказал!!! Они летят, слышите?! Но нас живыми не взять! Пули, пули, пули…