– Ой, простите, я и забыла, – прикрыв рукой грудь, не очень убедительно испугалась Алина, что вызвало улыбки и у Саши, и у Розы.

– Меня только один в связи с этим вопрос волнует, – замялся Саша, – вопрос надежности, верности и вменяемости. Совсем недавно группу создали, а уже шесть человек выгнать пришлось. Плюс дурака-директора, да еще этого голубка Семочку… Не изменишься ли ты через неделю-другую? Не сбежишь ли туда, где больше платят? Тем более что у нас пока не платят вообще, только за концерты. Да и концерты некому делать, директора-то нет. Не повиснешь ли на первом попавшемся олигархе?

– Я потом расскажу вам…

– Я же сказал, давай на «ты»!

– Расскажу тебе свою историю. Сейчас и в таком виде как-то не время и не место. Сейчас не могу! Знаете… то есть знаешь, мне группа очень нравится, не девочки, их можно и новых набрать, а песни, которые я сейчас слышала, концепция, что ли, как я ее вижу, подход к материалу. А что касается меня, поверь, я верная. И соображаю, что говорю. – Здесь Алина сделала довольно большую паузу, что-то поискала глазами на столе и, не найдя, продолжила: – Если дам слово, сдержу. Порву любого и любую… – посмотрела, желчно улыбнувшись, в Розочкину сторону, – но не подставлю. Себя подставлю, свою жопу подставлю, а группу и продюсера не подставлю. Знаю, что говорю! Ты можешь мне еще налить? – убрав руку от груди и взяв пустой стакан, с какой-то непонятной странной злостью попросила, опять встряхнув гривой пышных волос, Алина.

Коньяк, ласково журча, наполнил три пузатых стакана, и три нетвердых руки (две гладких и блестящих и одна немного волосатая, в часах) потянулись за ними. Стаканы оторвались от стола, взлетели в воздух. Опять глухой стук. Тук. Тук. Тук. Большие протяжные и маленькие жадные, спешащие глотки. Обжигающая теплота, растекающаяся по трем красивым жизнелюбивым телам. Хорошо, спокойно. Только как-то жарковато внутри.

Наступает изматывающая усталость. Все все сказали. Молчание. За окном уже стало совсем темно.

Первым очухивается Саша, встает, приоткрывает окно, впуская в комнату пронзительную прохладу весеннего вечера.

– Девчонки, может, кофе сделать, вы такие умницы, – ласково говорит и смотрит на улыбающихся девчонок хозяин квартиры.

– Да, да, давай, – хором говорят девчонки, разливая по стаканам темно-золотые остатки драгоценной жидкости.

– За вас, мои дорогие девки, – дрогнувшим, почти чужим голосом произносит почему-то растрогавшийся мужчина-продюсер и, ни с кем не чокаясь, отправляет последнее содержимое бутылки в охрипшее и запершившее вдруг горло.

Саша встал, стараясь не смотреть на красивую грудь Алины, улыбнулся в пустые-препустые, еще более очаровательные от выпитого глаза Розочки, уловив боковым зрением высунувшийся из под юбки кружевной край чулка, и быстрой нетвердой походкой отправился на кухню. Достал пакет с размолотым кофе, насыпал несколько ложек в турку, включил газ, зажег огонь. Залил в турку кипяток, помешал. Подумал об Алине, без сомнения, это находка… Кофе чуть не выкипел… Приподнял турку, подержал над огнем еще. Прислушался. За стеной полная тишина. Уснули они, что ли? Надо поспешить с кофе.

Разлил кофе в три небольших чашечки. Поставил на поднос. Достал сахар. Положил на поднос всю пачку. Вспомнил про ложечки. Печенье есть в комнате, его никто вроде не ел. Оставили к кофе. Взял поднос и пошел в комнату.

В большой освещенной зале никого нет. Дверь на балкон закрыта. В креслах еще теплые отпечатки тел. На журнальном столике две пустые бутылки, три стакана, фрукты.