Баба Хрися и образ Богоматери приволокла, а Лада всё не могла сдвинуться с места, как в тот день, ей десять лет тогда было, затянуло в омут, уже призраки в воде мерещиться стали, а двинуть ни рукой, ни ногой, не могла. Не смела, будто сила какая наложила заклятье.

Но тут либо действуй сейчас, либо молчи навеки и плачь в подушку. Боязно, как в тот омут снова броситься, но всё одно без Богдана!

— Матушка, пощади! Ради Христа Бога прошу вас, смилостивитесь, — образ в руках барыни оказался весьма кстати. Лада бухнулась на колени и смотрела на печальный лик Богоматери. — Не могу я быть женой ему, люб мне другой, я ему слово тайное дала!

Лада почти кричала, потому что знала: станет говорить тихо как обычно, никто внимания не обратит. Барыня любит показное милосердие, тем более захочет его проявить, когда именем Бога просят!

Припала к стопам хозяйки, дрожала, зуб на зуб не попадал.

— Христина, запри эту негодницу, да чтобы не сбежала, головой отвечаешь! Ишь, что удумала, слово раздавать, как будто оно тебе принадлежит! А мы со свадьбой поторопимся, а ты Тихон тоже готовься, дурь из неё выбьем.

Ладу подняли под руки, плеснули в лицо студеной водой из графина и увели в чулан под лестницей. Баба Хрися шла рядом и заглядывала ей в лицо, то увещевая, то грозя карами неслыханными, и всё как-то жалостливо выходило, но Лада едва понимала, что происходит. Знала, что жизнь кончена, а как всё поправить, Господь ведает, да ей не скажет.

— Ты, девка, это брось! Бабья доля такая — служить и покоряться. Барыня тебе приданое даст, вольную, станешь почти хозяйкой, — обернулась она на пороге, когда Ладу толкнули на наскоро собранную постель из соломенного тюфяка. — А иначе, беду накличешь. И на свою дурную голову, и на тех, кто тебе дорог.

Хотела прибавить что-то ещё, но так и не решилась. Махнула рукой и вышла, заперев накрепко дверь. Мир вокруг Лады погрузился во тьму.

5

Первые дни Ладу почти никто не беспокоил. Девка, что приносила еду и убирала ведро, оказалась глухонемой. Раньше Лада видела её на кухне, Глафа, как звали девушку, была сиротой, как прибилась к дому почти никто не помнил, это было ещё до того, как Лада поступила в услужение к барыне, а в деревне помнили лишь, что однажды в начале лета Глафа вышла из лесу, девочкой ещё лет четырнадцати, нечесаная, немытая, мычала и жестами объяснялась.

Справки навели, отец Дионисий написал в соседний приход, и лишь спустя несколько месяцев пришёл ответ: пожар был в избе, родители угорели, а девочка исчезла. Но было то по весне ещё, значит, всё сходилось, девку и пожалели, барин распорядился, раз всё после Троицы случилось, взять в дом, но Глафа быстро прибилась к кухне и стала помогать. Чистить кастрюли, горшочки, противни, лишь к печи боялась приближаться. Открытого огня страшилась до истошного крика, но то и понятно.

А отмывала грязную посуду так, что любо-дорого посмотреть.

Так и оставили её в услужении.

Лада видела её в доме пару раз и то мельком. И всякий раз оглядывалась на худую девичью фигуру, гадая, что в ней не так. Сердцем чувствовала подвох, но списывала всё на страшную историю. У Глафы щека была слегка обезображена и глаз косил, говорят, недобрый знак. Да ещё говорили, что выбраться из того пожара было невозможно.

— Ты можешь передать весточку в деревню? — Лада не собиралась сидеть сложа руки.

Вскоре после заточения ей принесли свечку в подстаканнике, и она восприняла это как добрый знак.

Первый день Глафа дичилась и убегала тем быстрее, чем Лада пыталась с нею заговорить. Но сегодня с самого утра служанка смотрела исподлобья и ждала чего-то.