А вот возвращение Дарьи вызвало много толков и пересудов, подарив местным кумушкам новый замечательный повод для сплетен и обсуждений. Дело в том, что вернулась Дарья не одна, а со свертком в казенных роддомовских пелёнках и одеяльце. Это и была Натка.

Родив дочку, Элеонора умерла, не придя в сознание, а так как перед поступлением в роддом единственным родственником она указала свою мать, то спустя время к Дарье и приехала строгая дама из какой-то там комиссии по сиротам. Элеонора, будто зная, что умрёт, оставила письмо матери, с поручением назвать дочку Натальей.

Отругав Дарью, что та бросила дочь, и теперь внучка остаётся сиротой при живой бабке, дама взывала к совести.

Ну, видимо у Дарьи она была, потому что, смирив себя она все же внучку забрала, и нужные документы оформила. Так оказалась Натка в маленькой деревушке, затерянной в лесах Приуралья.

Натка родилась нездоровой, одна нога у неё оказалась короче другой, по какой такой причине, кто ж в деревне разбирался. Наверное, в роддоме про это сказали, какие-то рекомендации давали, но Дарья про это молчала.

Может и можно было это лечить, но либо Дарья про то не знала, либо что ещё. Недуг был совсем небольшим, какие-то сантиметры, но, когда несмышлёная Натка только начала ходить, хромота стала заметна. Потом как-то все свыклись, что у Дарьи внучка-калека, посудачили, да и перестали обращать на это внимание.

А Натка росла. Несмотря на то, что Дарья была ей на самом деле скорее бабкой, чем бабушкой, и держала внучку в строгости, как и когда-то дочь, Натка имела характер добрый и улыбчивый, явно не в бабку. Дружила Натка со всеми, хоть некоторые из деревенских детей и дразнили её частенько, за её изъян, и кличку обидную придумали – "Рубль-пять" …

– Почему рубль-пять, – едва сдерживая слезы спросила Натка рыжего задиристого Сеньку Гракова, который дразнился громче всех.

– Потому, что ты идешь: рубль – пять, рубль – пять, с ноги на ногу! – хохоча прокричал Сенька и убежал вслед за ватагой мальчишек.

Заплаканная Натка похромала домой, всхлипывая и размазывая по чумазым щекам горькие слезы, и намереваясь пожаловаться бабушке. Уж та точно найдёт на Сеньку и остальных управу, будут знать, как дразниться! Бабушку все в деревне боялись, за проказы могла любого озорника и хворостиной отходить, и попробуй, жалуйся потом родителям – те ещё добавят…

– Что сырость развела, – сердито проворчала бабка Дарья, завидев вошедшую в калитку заплаканную девчонку, – А ну, сопли подбери, да сходи дай зерна курам! Хоть толк от тебя будет.

– Бабушка, меня мальчишки дразнят! Уродом называют, хромоножкой и ещё "рубль-пять"! Граков и Терехов Борька, и еще…

– Хватит ныть, я сказала! – прикрикнула Дарья, – Ну и дразнят, так что – ты ж и есть хромоногая, привыкай! Жизнь долгая, нога твоя не отрастет, всю жизнь такая будешь! Всё, не жалуйся, иди лицо умой да кур корми, нечего болтать попусту!

С той поры не жаловалась Натка, ни бабушке, никому. Молча сносила и насмешки сверстников, и притворно-жалостливые вздохи соседок. Не жаловалась и улыбалась приветливо всем. Даже когда вошла в отроческий возраст, и в рост костей всё её худенькое тельце разламывалось от боли, наливались и деревенели мышцы от напряжения. Ночью ноги сводило так, что Натка однажды прокусила себе губу, сдерживаясь, чтобы не закричать и не разбудить бабушку.

Вот тогда она и научилась "прятать" от всех свою хромоту – ходить она стала, приставляя одну ногу "на цыпочку". Всё тело при этом напрягалось, поясница к вечеру болела неимоверно, но Натка терпела и не жаловалась, ибо не было в этом смысла. Со временем походка ее стала плавной, «с мысочка», ровная спинка и приветливый взгляд, за ними не стало видно тщательно спрятанной хромоты и невыносимой боли.