Но любимое детище Константина Григорьевича всё-таки не дошло до официальной публикации. Десятки лет он работал над поэмой «Позёмка», посвящённой подвигу бухенвальдцев. Частично отрывки были изданы в журналах, но полностью она увидела свет только в облике «самиздата». Вручную были отпечатаны и переплетены десяток экземпляров, которые разошлись по близким людям.


– 14 —

Последний удар ждал Константина Григорьевича на излёте. Ушли из жизни самые близкие его люди. Сначала ушла жена, Екатерина Герасимовна, с которой он прожил более 60 лет, потом дочь Ариадна. Однако он не остался в одиночестве. Он смог дождаться даже своих правнуков.

Видимо, сжалившись, испытав на этом человеке все ужасы, которые только можно придумать, судьба одумалась. Как ни жестоко это прозвучит, но она подарила Константину Григорьевичу Брендючкову быструю и безболезненную смерть. Как от пули. Как от пули, догнавшей его через полвека.

Он умер в декабре 1994 года легко и мгновенно.


Примерно за месяц до смерти он сказал мне, что хочет подтянуть свой немецкий язык. Набрал учебников в библиотеке, и долго по вечерам горела настольная лампа в его кабинете…

Александр Анюховский


Он вернулся с войны

На груди ордена. Он вернулся с войны.
В сорок пятом пришёл из Берлина.
Он с боями прошёл от родной стороны,
От отцовского старого тына.
Там, где дом его был – пепелище одно,
Только печь смотрит в небо трубою.
Только яблоня та, что смотрелась в окно,
Расцвела. Знать, хранима судьбою.
Что отца больше нет, мать писала в письме —
Сгинул батя в огне Сталинграда.
А что хату с семьёю сожгли по весне,
Лишь сейчас рассказали солдату.
В тихой скорби застыв, всё стоял и стоял.
Проносились года над планетой…
И сейчас он стоит, а под ним пьедестал
И цветов ярко-красных букеты!

Безымянному солдату!

В полный рост из окопа встал
Он за Родину, дом и мать.
За сестру, что в яслях качал.
На врага Он шёл! Убивать!
Шаг уверенный был тяжёл,
Ведь не Он на чужой земле
Сотни жёг деревень и сёл,
Обезумев в кровавой мгле.
Не бросал Он людей в огонь,
Будто это вязанки дров…
Он всё крепче сжимал ладонь
У несжатых с полей хлебов.
За спиной багровел рассвет,
Был на запад тяжёлым путь,
Но ломал Он врагу хребет,
Чтоб с земли навсегда стряхнуть!
Умирал Он не раз, не два,
Лишь сильнее стал во сто крат!
У него судьба такова —
Он советский простой СОЛДАТ!

Советским военнопленным 1941—1945 г. г. посвящается

Не судите солдата, попавшего в плен.
Обвинять не спешите в измене.
Он не пачкал в грязи ни погон, ни колен:
Он лишь жить захотел на мгновенье.
Дома старая мать и жена на сносях,
И хозяйство нехитрое в доме.
«Коль не будет меня?.. – думал он второпях.
Жизнь и смерть – у судьбы на изломе. —
Что же плен?! Если буду живой – убегу!
Жажда мести мне силы удвоит.
А сейчас, даже «сдавшись», не сдамся врагу.
Слёзы страха лицо не умоют!»
Он сжимал кулаки, выживая в аду.
Рядом смерть собирала трофеи.
Души дымом и пеплом летели в трубу,
На костях пировали злодеи.
Голод рвал изнутри. С ног валился порой,
Измождённый трудом непосильным.
Но не встал на колени, не сдался герой,
Словно бинт оставаясь стерильным.
Как солдата зовут? Смог ли всё же бежать?
Вновь бороться с нацистскою гидрой.
Или вечно остался в граните стоять,
Как несломленный Карбышев Дмитрий.

Людмила Костылева


Витёк

Он уверенно шёл по железнодорожным рельсам с охапкой весенних полевых цветов. Тёплое солнце светило в глаза, отчего хотелось жмуриться и одновременно улыбаться. Родителям на собрании всё равно сообщат, что он прогуливает уроки, а одним днём больше, одним меньше – какая разница. За спиной послышался гудок поезда, ещё далеко, но спрыгивать на насыпь перед самым составом с цветами рискованно, поэтому в этот раз он спустился пораньше обычного, укрывая своим телом нежные растения от создаваемого движущейся громадиной порыва воздуха.