Больше всего, конечно, надеялся наткнуться на Владимира Этуша. Точно знаю, что «Иван Васильевич меняет профессию» еще не вышел на экраны, такую премьеру я бы не пропустил, в СССР все очень живо обсуждают новые понравившиеся фильмы, а этот прогремит, и как прогремит… Значит, как Шпака его еще никто не знает, а для меня он по этой роли больше всего и запомнился, конечно. Будет он или нет – тут уж как повезет…

Ехал в театр и волновался. Да, сам недавно говорил Эмме, когда в Москву приезжала, что генералы и главные редакторы – обычные люди, как и мы, но это никак не относится к актерам. Они не совсем и люди, и уж точно не обычные. Кто угодно может стать генералом, особенно в мирное время, когда не понять, на что ты способен, как командир на поле боя. Кто угодно может стать редактором, просто по протекции. Но невозможно стать по протекции известным, любимым в народе актером. Это, мать его, талант один на миллион и неустанная работа над собой. Эти люди всегда одной ногой в этом мире, а другой – в вечности. Создают культурное поле человеческой цивилизации. Будят в нас эмоции, заставляют плакать и смеяться. Повторять за ними полюбившиеся фразы… И за это им можно простить многое, что никогда не простят обычным людям. Конечно, как тут не волноваться…

Меня ждал местный профсоюзный деятель, стоя рядом с билетерами. Представительный импозантный мужчина лет тридцати, сразу видно, что в театре работает. Имя-отчество его пролетело мимо меня, и я понял, что надо все же успокоиться. А то может дойти до того, что буду мекать и бекать, выйдя на сцену.

– Извините, я очень волнуюсь, – честно признался ему, – такая честь, выступать перед любимцами публики… Не могли бы снова повторить, как вас зовут?

Он улыбнулся понимающе и даже подмигнул мне.

– Понимаю… Как я вас понимаю! Сам иногда задумываюсь, какая честь просто находиться рядом с этими людьми. Василий Декабристович Карельцев.

Я немножко не понял. Фамилия двойная, это понятно. Предлагает, что ли, по имени его просто звать? Как-то неожиданно, театр все же…

Он снова открыто улыбнулся:

– Понимаю ваше замешательство. Декабристович – это мое отчество. Василий Декабристович.

– Все, понял, – кивнул ему, – имя отцу дали в честь участников декабрьского восстания…

Василий Декабристович развел руками – мол, как-то так, и пригласил меня пройти внутрь.

– У нас сегодня с вами официальная тема «Советская культура интернационализма», – сказал он, пока мы поднимались по лестнице на второй этаж, – но Ионов сказал, что вы журналист «Труда». И можете рассказать о своем творческом пути…

– Честно говоря, ситуация дурацкая, – покачал я головой, – рассказывать про культуру творцам культуры, или про биографию в журналистике длиной меньше, чем в год, людям, у которых творческая биография у некоторых уже лет так за сорок…

Василий Декабристович ободряюще улыбнулся и сказал:

– Да вы не переживайте так, наши актеры все понимают. По плану лекция, кто-то же должен ее прочитать? Почему бы и не вы?

– Ну, тогда сами скажите, какая из двух тем предпочтительнее.

– Вторая, первая тут уже очень прочно освоена, и сказать по ней что-то новое решительно невозможно.

Я, конечно, мог бы поспорить, это нынешнему человеку нечего сказать нового таким культурным корифеям, что здесь собрались. А у меня же опыт будущего. Который иначе, чем путем в бескультурье, и не назвать… А с другой стороны, зачем пугать такими перспективами творческих, а значит, ранимых людей? Мне тут еще не хватало инфарктов и инсультов по время лекции…