- Арн. – Сонн сцепила зубы. – Тебе что-то нужно? Или ты заглянул только потому, что тебе оскорбление пришло в голову? Не смог сдержать в себе и решил блеснуть остроумием.

- Не обижайся, дорогая, ты потеряла право на обидки. – Мужчина оперся на стену у входа, скрестив руки на груди, и прикрыл глаза. – С тех пор, как произошло все это дерьмо, я слышал в свой адрес что угодно, кроме извинений.

- Извинений? – Она шокировано подняла брови. – Я ничего не сделала, чтоб извиняться. А если ты считаешь как-то по-другому, то давай разведемся. Хотя стой. – Сонн вновь прищурилась. – Мы же итак разводимся.

- «Как-то по-другому»? Ты рехнулась, дорогая? – Он схватился за дверной косяк и плотно сжал его рукой. Лицо исказил тяжелый оскал. – Засосы у тебя на шее наверно собака оставила, да? Или ты полюбила развлекаться с пылесосом?

- Он на меня набросился. – Взгляд потемнел. – Я тебе уже сказала все это. Что происходило у меня в комнате, я понятия не имела, какой-то мужик с перемотанным лицом там разложил... – К горлу снова подкатывала тошнота. – И удрал, как только внизу зажегся свет. У него на диктофоне был твой голос.

Неожиданно Арн ничего на это не сказал. Не обвинял в нелепости выдумки, в плохо отрепетированной лжи. Он просто присматривался и молчал, затем резко развернулся и вышел из комнаты. Раздался громкий хлопок двери.

Она выдохнула, присев на холодную постель. Пусть думает, что хочет. Пусть обвиняет, в чем хочет, скоро её тут не будет. Осталось совсем немного потерпеть, если грязь убрать от раны, она, быть может, начнет рубцеваться.

Темный коридор. Мужчина жутким, холодным взглядом таращился на пол и сжимал кулаки. Уже начала собирать вещи? Быстро, слишком быстро, ей же дали тридцать дней. Неужели так просто сейчас найти дешевое жилье под съем, где позволят жить с крупной собакой? Внутри разрасталась досада, которую сменяла ядовитая, тягучая злоба.

Ни одного извинения, ни одной попытки уговорить его спасти брак. Он ожидал чего угодно, но не этого. Ожидал слез, просьб, оправданий, но их не было. И из-за этого зубы сжимались сами. Ей дали тридцать дней, и как она ими распорядилась? Ни одного извинения.

А Арн их хотел. Хотел слышать, что ей, хотя бы, жаль. Что она его любит и мечтает с ним быть, непонятно почему, но он очень хотел их слышать. Чтобы она, зареванная, принесла ему очередную корзинку с фруктами. Упала перед ним, и сказала, что была пьяна, или вроде того. Что ей было так плохо, что она не смогла оттолкнуть кого-то, и теперь ненавидит себя за произошедшее. Что готова пойти на все, лишь бы быть вдвоем.

Ничего не было.

И эмаль на зубах стиралась в пыль. Бауэр сам не понимал, почему именно хотел такой реакции. Он разве не все для себя решил? Он разве… куколд? Снисходительно смотреть на рыдающую женщину после секса с другим? Разве олень? Вроде бы нет. После такого можно только дать пощечину и бросить, без права открывать рот для оправданий.

Но, почему-то, Арн ждал этих оправданий, а не самоуверенной лжи. Ждал, что она будет у него в ногах, хвататься за штаны, чтоб не отталкивал, и сам бесился со своих же ожиданий. Даже если бы Сонн так поступила, что бы это изменило? Что бы дало, кроме маленького плюсика к сиюминутному злорадству?

Он что, мог бы её… простить? Инфантильную потаскуху без вкуса, с руками из зада?

Да ну, бред какой-то. Бауэр не опустится до того, чтобы иметь жену-шлюху и самовольно надевать рога.

«Встань передо мной на колени. Целуй мне ноги, и моли меня о прощении» - пульсировало в голове.

И что, простил бы?