С бегством Никиты в Грузию в моей жизни будто открылся ящик Пандоры. Неприятности и чужие тайны посыпались, не спрашивая моего желания. Я чувствовала себя щепкой, что раньше была частью огромной крепкой плотины и видела только свой сектор бытия. Он мне нравился, тот крошечный устроенный мирок. А сейчас я неслась в гремучем потоке, хаотично сталкиваясь с разными кусочками неведомой ранее истории.

Никита, оказывается, реально ходок. И вся его любовь, что он демонстрировал мне пять лет, была только ширмой. Одной стороной его личности. Только фасадом для официального пользования.

Только лишь одной гранью его жизни. Настоящего Никиту я узнаю только сейчас. Труса и предателя.

А у мамы серьёзные проблемы с чувством вины после смерти папы. Она так и не смирилась. И всё ищет и ищет, когда и как была не права в прошлом. Ушла в это прошлое с головой, теряя реальную жизнь. Забывая здесь и сейчас. И вместо выдуманной вины за смерть папы мама упускает реальную ответственность за жизнь своих детей. За жизнь Юрки.

Если все эти годы ей плевать на растущего сына, не стоит удивляться получившемуся результату.

С остервенением отмывала грязную посуду и думала, прикидывала варианты развития событий. Как мне дальше жить? И как я дошла до жизни такой?

Отчего ничего не замечала вокруг себя?

Жила в своём милом тёплом мирке как улиточка в домике, и видела перед собой ту картинку, которая меня устраивала. Приподняться над ситуацией, позволить реальному миру захлестнуть себя я не желала и не стремилась.

Так, может быть, и не так и ужасно, что Никита сбежал, промелькнула мысль и утонула в привычной боли предательства.

Я остановилась на минутку, чтобы перевести дух. Переждать, пока перестанет печь в груди и отпустит перехваченное горло.

Стояла и завороженно наблюдала, как волшебно изменился пейзаж за окном от вечернего освещения. Не видно деталей, но таинственно и мистически играют тени. А острова фонарей оранжевыми весёлыми пятнами уволят взгляд вдаль.

Всё зависит от точки зрения и от возможности видеть суть.

Снять квартиру, как я предполагала ещё сегодня утром, у меня не получится. Я не смогу бросить здесь всё как есть. Нужно встряхивать этот гадюшник. Я не готова терять ни брата, ни маму!

Но и быть всем вместе нельзя. Анютке не стоит привыкать к такой обстановке. Это небезопасное место для воспитания ребёнка. Для его существования. А думать о том, чтобы принести в эту квартиру новорождённого, за гранью нормального!

Кстати, нужно зайти и встать на учёт в консультацию. Не забыть!

Ну и самое главное – в таких условиях я не смогу нормально работать! Это всё не дело. Это не работа будет, а кулеманье на коленке!

Пока я занималась уборкой и ужином, у мамы с Анютой было подозрительно тихо. Странно.

Сердце сжалось в нехорошем предчувствии.

Я шагнула в комнату.

Мама лежала на полу. Анюта, по-видимому, стянув с кровати одеяло, укрыла её, как могла. И теперь сидела рядом с маминой головой на холодном полу при раскрытом окне и раскладывала мамины волосы, напевая.

От увиденной картины веяло жутью.

– Анечка, – прохрипела я и села рядом, положив ладонь маме на шею.

Где они там пульс ищут? Дышит?

Трясущимися пальцами схватила телефон, чтобы вызывать скорую помощь. Как можно спокойнее объяснилась с диспетчером.

Я боялась напугать дочь, и только эта мысль удерживала меня от истерики.

16. Шестнадцатая глава

Пока вызывала скорую помощь, мама пришла в себя и застонала.

Слёзы облегчения потекли по щекам, и я, всхлипнув, закрыла лицо ладонями.

– Мама? – я прохрипела сквозь сжатые зубы.