Не было сил уже.

Мы ведь так хотели мира. Ждали его.

Дождались мирного неба над головой, Боря наконец вышел на пенсию. Мы купили дачу. Больше никаких переездов, срочных вызовов, командировок. Мы хотели пожить для себя.

Но... инфаркт не спрашивал.

Моего генерала не стало, и тот, так и не увидел этой обычной жизни…

Потому я сделала всё, что должна была. И ушла.

«Неужели мне теперь и тут жить без тебя, ждать конца, чтобы снова с тобой воссоединиться?..»

Меня привели в ванную комнату. Усадили на табурет у стены.

Тело по-прежнему казалось чужим. Я просила — молила девочку внутри:

«Соберись. Пожалуйста. Шевельнись хотя бы немного…»

Но не могла.

Могла только крутить головой — и то тяжело, словно шею кто-то держал. Как привели, как усадили — так и сидела, наблюдая, как дородная женщина набирает большую ванну с лавандовой пеной.

Я искала глазами зеркало. Нашла.

И… до конца осознала: я в чужом теле.

Молодом. Истощённом.

В зеркале на меня смотрела девушка. Юная. Бледная. С большими голубыми глазами. Длинные светлые волосы спутались, прилипли к щекам и вискам. Локоны, влажные и тяжёлые, падали на плечи, придавая ей почти сказочную хрупкость.

Лицо — кукольное. Маленький аккуратный подбородок, чёткие скулы, тонкий носик. Брови светлые, чуть изогнутые.

Но вся эта красота была испорчена. Девочке явно было непросто. Щёки впалые, губы треснуты от ветра и обезвоживания. Под глазами — черные тени. Она выглядела так, будто пережила не только бегство, но и голод.

На ней было пышное платье с тонкими кружевами на лифе, с изящной вышивкой по подолу, со шнуровкой на спине. Ткань была светлая, с благородным отливом. В стиле позднего средневековья.

Теперь же платье выглядело жалко. Кружева — порваны. Подол в грязи и листьях.

Мне нужно было принять тот факт, что это милой красивой девочки больше нет, а есть я.

И мне стало её так жаль.

Не себя. Её.

Она ведь и знать не знала, что так закончится её бегство. Возраст… не больше двадцати пяти. Как у моей Леночки.

Жить да жить. Любить. Радоваться жизни. Детей рожать.

А она бежала… и умерла в лесу, в сырой луже.

Бедная крошка.

Надеюсь, там, где ты сейчас — тебе уже хорошо.

А мне…

Мне бы только немного прийти в себя.

— Давай леди, вставай. Мыться будем.

Я бы и рада, да только не могла. Видимо, пока не прижилась моя душа как следует. Я смотрела на служанку. Запоминала её лицо. Круглолицая, полная, с жидкими, тёмными волосами, собранными в пучок.

«Ну давай, радость моя», — подумала я. — «Посмотрим, как ты ко мне отнесёшься. А там уже сделаем выводы. Союзника я в тебе найду или врага — увидим».

Женщина недовольно качнула головой и, подхватив меня под локоть, подняла. Действовала споро, не особенно вежливо, но знала своё дело — начала снимать с меня одежду.

— Такое платье было… красота да и только. Камни дорогие, шнуровка благородная. А ты в лес, как последняя дурочка! Где это видано, так себя вести?! Да тебя бы сожрали, девочка. И кишок бы не осталось. Да и стоило ли оно того? Ну спит твой муж с бабами и чё. Кто ж из баронов с ними не спит? Баба для души — это ж как собака для охоты. А ты жизни не знаешь.

«Это ты, деточка, жизни не знаешь», — подумала я.

Потому что мой Боря был настоящим мужчиной.

Никакие «бабы» его не интересовали. Он слово дал — он держал.

Сама бы я тебя поучила жизни. Но сейчас приходилось молча слушать её бессердечные поучения, пока она тёрла меня мочалкой, отмывала тело, шептала под нос. Раненую ногу она положила на подставку и сразу же плеснула чем-то тёплым и жгучим — боль ушла. Спасибо и на этом.