Со вздохом соглашаюсь с ним, хоть и не горю желанием заявиться на порог квартиры, в которой находится Ксения Андреевна… Твою мать, ну почему нельзя без «Андреевна»?! Я думал, она уже состарилась: носки вяжет, зубы в стаканчике хранит. А ее, походу, вампир укусил лет в тридцать, после чего она еще на десять помолодела.

На лестничной площадке встречаем старую соседку. Увидев нас, она прячется за дверью своей квартиры и оттуда вещает:

– Сынки, угомоните девчат. Ох, и наломают же дров!

Макс первым переступает нужный порог и, не разуваясь, идет в гостиную. Следую за ним и застреваю в проходе.

Ксения Андреевна сидит на диване, свесив руку, с которой капает кровь.

Перед глазами начинает все сгущаться и темнеть. Ульяха проскакивает мимо меня, а я уже ног не чую. Жутко боюсь уколов и вида крови. В детстве даже сознание терял, когда мать у меня занозу выковыривала.

– Ты че побледнел? – мимоходом спрашивает Потапова, вернувшись с аптечкой.

– Душно.

– Кулер на кухне.

Решаю не смотреть, как Ксении Андреевне оказывается медицинская помощь, и плетусь на кухню, запинаясь о собственные ноги.

Вот уж сходили в сауну…

Зачем было трогать эту треснутую стеклянную кружку «Любимой жене»? Хотела в Королькова зарядить, в итоге себе ладонь порезала. Кровь чуть ли не фонтаном хлещет. Может, если бы мама чуточку меньше выпила, чуточку меньше нервничала или чуточку меньше прыгала, дела обстояли бы лучше.

Сначала пытаюсь остановить струю бинтами, потом комком прикладываю к ране полотенце и прошу Градова присмотреть.

Удивительно, но этот сухарь не отказывает. Обеими ручищами сжимает мамину кисть. Наверное, не хочет потерять ценного сотрудника.

Бегу к соседке. Лариса Васильевна хоть и старая, а всю жизнь фельдшером проработала, так что точно знает, как поступить.

– Так тут швы накладывать надоть, – ставит она диагноз, подтянув мамину окровавленную ладонь прямо к глазам. – Ну-кось, Улечка, поди ко мне в хату. В зале на серванте чемоданчик. Принеси-ка.

Квартиру соседки знаю хорошо. Я ей и потолки красила, и генеральную в каждый «чистый четверг» делала, и на все праздники с тортиком приходила чаю попить. Дети и внуки у нее по другим городам разъехались, навещают раз в пять лет, вот и привязалась она ко мне, как к родной.

Приношу нужный медицинский чемоданчик, в котором есть все для оказания первой помощи. Но смотреть, как маму зашивают, смелости не хватает, поэтому я присоединяюсь к Свиридову, высунувшему голову из кухонного окна.

– Ты там снежинки языком ловишь, что ли?

– Глюканы, – отвечает он в своей манере и засовывается обратно. – Ты че, мать одну бросила?

– Почему одну? С ней ее начальник. Ему только в радость смотреть, как в живого человека иголкой тыкают.

Набираю себе стакан воды, осушаю и выглядываю в окно.

Корольков сидит на скамейке, сунув руки в карманы куртки и втянув шею. Снега ему за шиворот уже нормально навалило. Через полчаса будет похож на один тупой сугроб.

Смотрю на него, и внутри все дрожать начинает, а живот тянет до тошноты. В носу печет, на глаза наворачиваются слезы.

Я же ему верила, любила, заботилась. Столько обид прощала, столько углов сглаживала. Хочет домашние пирожки – стряпаю, хочет с пацанами в бар – отпускаю, хочет новый парфюм – покупаю, хочет минет – все, лишь бы муж доволен был. А он оказался куском говна!

– Не хнычь, Ульяха! – подбадривает меня Свиридов и, развернув к себе, обнимает за плечи. – Че раскисла-то?

– Больно, Леш, – шмыгаю носом. – Грудь на части рвет.

– Ты как в него втюрилась-то? Он же чмо.