Люциан внимательно меня рассматривает, а после сужает глаза:

– Ты ведь не любишь её, Ник, и никогда не любил. Вы не подходите друг другу, вы вообще будто из разных миров. Её отец разорён, приданого за девчонкой нет, а значит, и выгоды от брака с ней тоже. Тогда зачем ты женился на ней?

12. 3.2

Николас, прошлое.

В кабинете Фанила задёрнуты шторы и царит полутьма. Сладковатый аромат алкоголя смешивается с запахом табака и дешёвого пергамента. Рабочий стол главного министра по налогам и податям весь липкий от пролитого вина, завален мятыми листами и заставлен пепельницами. Поверх рабочих отчётов лежат рекламные буклеты с обведёнными жирным датами скачек.

В углу кабинета стоит потрёпанный кожаный диван, местами прожжённый пеплом сигар, а местами попросту рваный.

На стене – портрет в золоченой деревянной раме – Фанил, ещё молодой и без обрюзгшего от вредных привычек лица, его супруга – блондинка с благородными чертами лица и спокойным взглядом, и малышка лет пяти. Сложно в это поверить, но, кажется, когда-то в этом доме царили достаток, уважение и мир. Как же всё изменилось.

Так совпало, что я глава чрезвычайного ведомства по аудиту за министерствами и вновь назначенный ректор Императорской академии магии. Пока идёт передача дел, придётся совмещать эти две должности.

– Проходи, Ник, присаживайся, – закашливаясь, просит Фанил. – Выпьешь что-нибудь?

– Нет.

Брезгливо осматриваю засаленный и в пятнах стул, скрипя зубами, сажусь.

Фанил копошится в углу, гремит пустыми бутылками, грязно ругается и возвращается на своё место с мутным заляпанным стаканом, наполовину заполненным янтарной жидкостью. Возится на кожаном кресле, устраивается в нём поудобнее:

– Зря, кхм, очень зря. Двадцатилетний виски, знаешь ли…

Масляные глазки блеклого светло-серого цвета блестят, бегают по мне. Демонстративно смотрю на карманные часы:

– Давай, ближе к делу. Отчёты по податям на присоединённых землях за третий квартал снова не сходятся. На этот раз я инициирую проверку от имени Императора. Будь к ней готов.

Рыбьи глазки Фанила вдруг туманятся:

– Жаль, Теодора не видит, каким принципиальным и умным вырос её сын. Весь в мать, кха-ха, – Фанил закашливается, а я весь подбираюсь. Вдоль позвоночника будто раскалённый штырь вошёл. – А твоя старшая сестричка, умница, красавица, могла ведь стать украшением Императорского дворца. Но не стала. Кха-кха-кха!

Дожидаюсь, пока каркающий кашель стихает. Сужаю глаза:

– Мои сестра и матушка покоятся с миром, какого хрена ты попусту треплешь их имена?

Фанил перестаёт кашлять, откидывается на спинку кресла, его рот растягивается в змеиной улыбке, обнажая ряд острых, местами выбитых зубов:

– А ведь за их смерть так никто и не отомстил.

Сжимаю челюсти. Внутри неконтролируемо разгорается пламя. Мне было десять, когда я вернулся домой из пансиона и обнаружил жуткую картину – матушку и Бриеллу, лежащими на спине, с раскинутыми в стороны руками и застывшим взглядом.

Из них были выкачаны силы и жизнь. До донышка.

Матушка каждый вечер читала мне книжку на ночь. Бриелле едва исполнился двадцать один.

Их платья были надорваны сверху, а на груди зияли одинаковые символы, выжженные на коже – два пустых круга.

Отец явился лишь к ночи. Похлопал меня, заходящегося в слезах, по плечу, и сказал:

– Ну, ну. Довольно хныкать. Ты не девчонка, и ты жив. Ты мой сын. Мой наследник. И всё у нас с тобой будет хо-ро-шо.

Сразу после этой жуткой трагедии отец получил кресло главного министра в императорском департаменте строительства. А я без устали принялся искать объяснение символов, оставленных на матушке и сестре. Ездил по храмам, академиям, библиотекам. Искал несколько лет. Нашёл.