Больше с Кириллом мы не сталкиваемся лично, и может это даже хорошо. Кроме новостей, которые падают на меня потоком, нет ничего, что смогло выбить меня из колеи.

Я попутно ищу квартиры, прикидываю варианты, чтобы и от мастерской было недалеко, и от редакции. В целом, переехать в квартиру, о которой не знает Архангельский, кажется мне прекрасной идеей.

В день долгожданной выставки решаю приготовиться по-крупному, и не просто с макияжем и прической, а прикупить довольно недешевое платье. Кир не заблокировал мне карты, и я, словно в отместку, покупаю одно из самых дорогих на «семейную», лимитов на которой нет.

Вот только так я, кажется, и могу ему отомстить.

Горский подготовил бумаги в суд, и я мысленно ставлю себе отметку о том, что мы подходим к самому…пугающему, ведь Кир недвусмысленно дал мне понять: не отпустит.

Мне страшно представить, что именно он мог бы предпринять…

Начало выставки пугает, потому что тут слишком много репортеров. Моя помощница, которую я обычно нанимаю на период выставок, в этот раз сделала закрытый вход для прессы. Но они все равно кучкуются у центрального и запасного входов.

—Уф. Ну и наглость, — бубню себе под нос, паркуя машину у выставочного центра.

Ко мне тут же врассыпную устремляются журналисты и, прикрыв лицо, я быстрым шагом направляюсь в здание.

—Анна Владимировна, дайте комментарий относительно вашего высказывания!

—Анна Владимировна, а вы простите мужа?

—Анна Владимировна, а как вы относитесь к изменам?

Что ни вопрос, то как будто серпом по одному месту.

Мои охранники тенью следуют безотрывно, когда я цепляю взглядом машину отца, а рядом...мужа.

Начинает противно сосать под ложечкой, но делать больше нечего, я скрываюсь за широкими дверями, встречая приятную музыку и картины, развешенные в строгом порядке, который я изначально обозначила работникам выставочного зала.

Меня здесь давно ждут и встречают ярко, это не было оговорено, вот почему я с некоторой неловкостью все воспринимаю. Специально прихожу в самый разгар выставки, чтобы…выхватить уже полученную реакцию от моего творчества и угадать будущий вектор.

При этом я никогда не опаздываю больше, чем на полчаса. Обычно к этому времени подтягиваются все опоздавшие, да и такие «опаздушки», как говорит моя помощница, — это неплохой маркетинговый ход.

Те, кто меня недостаточно знают, тут же обратят внимание на автора полотен, даже если будут излишне увлечены общением или закусками.

Зал взрывается аплодисментами, а я неловко улыбаюсь, встречая восхищение присутствующих.

Вероятно, «мрачный» подтекст моих работ все-таки не смутил никого. Ощутимо чувствуется, как по лопаткам отголосками пламени разносится чье-то пристальное внимание. Оно совсем как открытый огонь спаливает кожу до несовместимых с жизнью ожогов.

Веду плечами из стороны в сторону и расправляю их, тут же взглядом натыкаясь на Горского, а он, заметив меня, подхватывает со столика букет нежно-розовых пионов и спешит ко мне, не прекращая улыбаться.

—А кто это тут затмил всех? — звучит восторженное, букет мягко ложится мне в руки. Глеб восхищенно осматривает меня с ног до головы и подмигивает увиденному.

Жар на коже становится еще более ощутимее.

—Ты пришел…

Надо признаться, что я сказала о грядущем мероприятии «как бы между прочим», и это было словно невзначай, но официального приглашения не было. Скорее «у меня на носу выставка, и я совершенно в запаре».

—Да, несмотря на то, что ты меня не пригласила, ауч, — прижимает руку к груди к тому месту, где находится сердце. —Это ранило меня прямо в сердце!