Я свернула к воротам, но взгляд зацепился за сад.

Я заметила его ещё прошлым утром, мельком, из окна, но сейчас он снова притягивал взгляд. Он не был просто осенним, облетевшим, как положено в этом месяце. Нет. В нём было что-то… неестественное, кривое. Не только деревья — хотя и они. Их ветви тянулись не вверх, а вбок, спутанные, изломанные, будто кто-то их дёргал, выкручивал в порыве гнева или боли. Даже трава росла пятнами, неохотно, будто боролась с самой землёй за каждый стебелёк.

Я замедлила шаг, невольно поежившись.

— Не удивлюсь, если он проклят, — пробормотала себе под нос. — С моей-то удачливостью.

Сад молчал. Но в этой тишине было что-то глухое, напряжённое — как будто он ждал, что я заговорю с ним всерьёз.

Я отвернулась, с лёгким вздохом. Не сегодня. У меня были другие планы. Ворота.

Пока шла к ним, мыслями вернулась к рынку, а именно — к лавке травницы. Это была невысокая худая старушка — сутулая, с руками, испещренными мелкими порезами и следами от колючек. Мы заговорили с ней у стола с сушёными цветами, которые она укладывала в чистые мешочки. Я зачем-то спросила, не нужна ли ей помощь — и всё пошло само собой.

— Да где же она не нужна? — усмехнулась тогда женщина. — Но покупателю не положено трудиться, лучше монеты отсчитывай — вон, список трав какой длинный у тебя! Лекарка, что ли?

— Почти, — сказала я. — На целителя училась и знаю многое. Вот только работать не пришлось.

— Ну конечно лекарка, — добродушно улыбнулась она. — С руками-то такими нежными и тонкими только целительницы и бывают. Коль обучена, грех сидеть без дела. Целителей даже в городе не хватает, а деревни… Там дети умирают от простуды, а взрослых хоронят, не зная, что можно было вытащить. Чего уж — повитуха да три отвара на всех.

Я тогда только кивнула, но слова её засели в памяти. Запали в сердце, как горячий камень в снег.

19. 4.2

Теперь, стоя у облезлых створок ворот, я поняла — да, я хочу этого. Хочу помогать людям. Если я смогу облегчить чью-то боль или спасти хоть одну жизнь — это будет иметь смысл.

Я подошла ближе, и ворота возвысились передо мной кованным изваянием древности. Когда-то, должно быть, они были внушительными и надежными. Теперь же — печальное зрелище: изогнутые от времени прутья, язвы ржавчины, расшатанные крепления, облезлые петли, из которых при каждом дуновении ветра доносился жалобный скрип.

Пальцы невольно сжались. Вот он, мой первый враг — не чужой солдат или придворный змей, а ворота в собственный дом.

Я коснулась металла ладонью. Холод пробежался по коже, как предупреждение. Магия откликнулась сразу — сдержанная, слабая, будто тоже сомневалась в себе. Я вдохнула глубже и подняла вторую руку, вспоминая базовые формулы. Память подсказывала слова, когда-то наизусть вызубренные в старой библиотеке академии. Я не произносила их вслух — они жили внутри меня, звучали в крови.

Поток зародился в районе сердца. Я ощущала, как он стремится по телу, направляется венами и выходит из пальцев — тепло, напряжение, тонкое дрожание, будто тяну серебряную нить из самой себя.

Но что-то пошло не так.

Металл зашипел. Под моей ладонью он потемнел, и прямо на глазах по нему стали ползти пятна ржавчины — не исчезать, как я ожидала, а множиться.

Ветвиться, как язвы.

Тонкие прутья застонали — один с легким скрежетом треснул у основания, словно сдался.

— Нет… — прошептала я, отшатываясь. Паника кольнула в грудь. — Нет-нет-нет!

Магия не слушалась. Мои пальцы горели, как будто я сунула их в пламя. Сердце колотилось в висках, а в голове пульсировала мысль: «