– Златовласа, не глупи. Ты не в себе, Умар это чувствует. Хочешь, чтобы он себе грыжу накричал? – снова мотаю головой.

Не хочу. Разумеется, не хочу, чтобы котенок пострадал из-за меня. Но лучше оставьте меня в покое. Скажите, что все померещилось и меня жестоко разыграли. Успокоюсь, вдохну детский запах и снова стану собой, со шрамом на сердце. Без сына не успокоюсь. Буду сильнее волноваться.

– Поль, посмотри мне в глаза, – нехотя повинуюсь его сильному и спокойному голосу.

Хочу услышать хоть что-то, что скажет, как оправдается, как будет просить прощения. Но, вместо этого, слышу то, что вгоняет в его больший стресс.

– Отдай мне его. Я успокою и верну. Никто не отберет его у тебя. Слышишь меня? – киваю.

Слышу. Прекрасно слышу, но не верю. Ни секундочки не верю.

– Тебе нужно успокоиться, умыться. Умару тоже, Полин.

Мотаю головой, на что получаю недовольный вздох мужа. Он закрывает глаза, потирает переносицу, словно ему все это надоело, и резко нажимает на какую-то точку вверху плеча. Руку простреливает ни то болью, ни то еще чем-то. Не знаю почему, но я не властна над телом короткое мгновение, но его хватает, чтобы Марат вырвал сына из моих рук.

– Нет, отдай, – кричу, что есть силы, и хватаюсь за мужа.

Марат не дает дотянуться до малыша. Прижимает к себе, под недовольное кряхтение, которое переходит в тихие всхлипы.

– Марат, не забирай его. Я без него не смогу, – впиваюсь в руку мужа с такой силой, что, кажется, сейчас мои пальцы сломаются от напряжения, а ему все равно.

Но муж не слушает меня. Не слышит. Дает выпустить боль обиды, и когда хватка слабеет, хватает меня за плечо и заталкивает меня в нашу спальню, запирая дверь снаружи. В шоке, не понимаю, как мы преодолели такое расстояние так быстро. Это все тихий плач Умара. Все мысли о нем, как успокоить. Прижать к груди.

– Выпусти меня! – кричу, больно стуча по двери. – Марат, открой! – дергаю за ручку, но она не поддается.

– Успокойся. Моему сыну нужна мать в нормальном состоянии.

Говорит, и я слышу, как они уходят.

– Марат! – уже не кричу, скулю, захлебываясь слезами, и скатываюсь на пол, продолжая скрести дверь.

– Марат! – уже не кричу, скулю, захлебываясь слезами, и скатываюсь на пол, продолжая скрести дверь.

Силы резко покинули меня, и все, что могу, только плакать. Хочется крушить все вокруг, но руки свинцом налились. Не могу поднять. Весь мой мир рухнул. Прямо к ногам, рассыпался, словно карточный домик.

– Открой, – продолжаю скулить, уперевшись затылком в дверь.

Но ответа нет, шагов не раздается. Что происходит там, за стеной? Мне страшно, что сейчас он отдает моего ребенка Диане, а та… Господи, за что они так со мной?

Я могу еще понять мотивы сестры. Она никогда меня не любила, всегда держала в своей тени и часто говорила, что все сделала я, а не она. Мой побег после школы в танцевальную академию был для всех ударом. Особенно для сестры.

Мне пророчили большое будущее, а значит, я могла выйти из тени. Её это разозлило. Если бы не преподавательница, успевшая увидеть мой потенциал, не встала на мою сторону, парируя перед директором бесплатным местом и совершеннолетием, родители, примчавшиеся забрать неразумное дитя, одержали бы победу.

С тех времен меня ненавидели самые дорогие сердцу люди. Я опозорила их, стала пропащей и гулящей, потому что не пошла учиться на бухгалтера, а выбрала хореографию. Сестра была в ярости, пакостила в институте первое время, пока я не постригла волосы, потому что точно знала, она с длиной не расстанется.

Проблемы закончились через полгода, когда я выиграла первый городской конкурс, и это осветили в СМИ. Быть моей копией было невыносимо, и тогда Дианка перекрасилась в шатенку. Другие радикальные изменения ей были запрещены контрактом с модельным агентством, насколько я знаю.