— Как я соскучился. Я с ума по тебе схожу, Снежа. Ты такая сладкая. Не хочу жить в отдельных спальнях, сегодня же верну тебя обратно. У меня, — тяжело дышит и аж хрипит, — скоро яйца взорвутся.

Он так крепко меня держит и так горячо целует, как будто собирается прервать мое воздержание от половой жизни прямо сейчас. На этом подоконнике. На выставке, к которой я так долго готовилась.

— После нее я не хочу!

— Пожалуйста, не порти все, — рычит, резко поднимает руку, закрывая мне рот.

Дергаюсь, бретелька платья сползает окончательно, и он, одурманенный страстью, свободной рукой стягивает половинку моего бюстгальтера, присасываясь к розовому соску.

Низ живота против моей воли вспыхивает горячим пламенем. Умом я его не хочу, потому что в этой истории слишком много неизвестных. И чертова Лада сейчас пялится на мои скульптуры, расхаживая по выставке. Но физически я реагирую, потому что выбрала его в мужья не просто так. Каждое его прикосновение, каждый взгляд, слово, тепло дыхания. Елисей умеет играть на мне как на скрипке. Толпы мурашек пытаются уничтожить мою гордость окончательно. Они ползают туда-сюда, пока мой все еще муж терзает мою грудь.

— Не хочу про нее! Молчи!

— Скажи мне про кулон! — мычу в его ладонь, стараюсь оттолкнуть, отклеить от себя его рот, чтобы он не мог ласкать меня кончиком языка.

Но он словно пьяный. Возбуждение завладевает им настолько, что Андриевский как будто уже и не осознает, что делает. Однако ему прекрасно известно, что грудь — моя слабость. Она у меня очень чувствительная. Голова кружится, мысли летают туда-сюда, словно потерявшие гнездо дикие осы.

Я сама сейчас будто потеряла человеческий облик: не могу контролировать ни тело, ни разум.

— Зачем ты подарил ей кулон, если она не твоя любовница? — Кусаю его руку, он убирает ее с моего рта, но напирает сильнее.

Андриевский весь горит.

— Не надо. Перестань, Снежа, умоляю. Хочу тебя. Прямо сейчас. На этом подоконнике... — И действует еще активнее. — Я ждал этого два месяца. Я тебя люблю. Ты моя!

8. Глава 8

Андриевский практически не ориентируется в ситуации и пространстве, его аж качает, а вот я вскрикиваю, когда дверь за его спиной открывается и пол в коридоре прорезает полоска света.

— Что здесь происходит?! — возмущается пожилой охранник, нарочно громче звеня ключами.

А мне стыдно. Я аж багровею. К счастью, до самого главного мы еще не дошли. Но все равно позор. И, воспользовавшись заминкой, я натягиваю бретельки платья, быстренько поправляю бюстгальтер и, вырвавшись из лап мужа, бегу прямиком в женский туалет. Потому что единственное место, куда Андриевский не пойдет за мной, — это дамская уборная.

Мне нужна передышка. И холодная вода на лицо. Опершись на раковину, смотрю на свое отражение. Вся в красных пятнах, засосах, исцелованная и искусанная. Растрепанная и заласканная. Прическа развалилась, подол измялся. Лифчик отчего-то больше не держится, так и норовит сползти к талии. Дергаными движениями стараюсь вернуть на место шпильки и заколочки.

А еще тело помнит его ласки и поцелуи и никак не хочет остывать поле случившегося. Словно не на подоконнике сидела, а на варочной панели.

Тяжко. Я уже ничего не понимаю. Если Андриевский не хочет разводиться, потому что боится за свое имущество, то это не проблема. Я тысячу раз говорила ему, что подпишу любые документы.

И зачем так страстно целовать меня, если нашел для этого другую? Если влюбился в Ладу, то я тут при чем? Об этом больно даже думать, не то что видеть их вместе.

Не понимаю. Он долго терпел мои истерики, потакал моему воздержанию, ни на чем не настаивал, а тут на выставке его прорвало? Именно сегодня муж решил дать по газам?