«Когда Глеб стал таким жестоким?»

Ответ на него я могу получить только если вернусь и спрошу лично.

Резко выпрямляюсь. Но вместо того, чтобы открыть соседнюю дверь, иду к той, что напротив. Еще одну встречу с мужем сегодня я не вынесу. Мой разум скажет мне «прощай», точно так же, как я выдала Глебу всего пару минут назад.

Помощница Леши что-то набирает на компьютере и не пытается остановить меня, когда я без стука врываюсь в кабинет брата.

Леша отрывается от экрана и не высказывает ни капли раздражения из-за моего внезапного появления.

— Вы поговорили? — он откидывается на спинку кресла и крутит шей, прежде чем, прищурившись, уставиться на меня. — Что с глазами?

Подхожу ближе. Хватаю сумочку. Изо всей силы сжимаю ремешок в руке. Ногти впиваются в ладонь, и это помогает немного контролировать эмоции. Хочу проигнорировать вопрос брата. Уйти без оглядки. Попытаться привести мысли в порядок, чтобы не наговорить лишнего, но один вопрос мне все-таки не дает мне покоя.

— Почему вы не сказали мне, что Валентина Леонтьевна умерла? — впиваюсь в брата гневным взглядом.

Глаза Леши сначала расширяются, а потом сужаются до щелочек. Он чешет затылок, а на его лице появляется виноватое выражение.

— Прости, ладно? — Леша поднимается, хочет обойти стол, но я вытягиваю руку, останавливая его. — Я хотел сказать, правда. Помнишь, прилетел к тебе? Но ты выглядела такой разбитой. Похудела. Лицо осунулось, на нем больше не было красок. А глаза… они показались мне пустыми. Или даже безжизненными, — брат вздыхает, но взгляда от меня не отводит. — Казалось, что еще один удар, и мы потеряем тебя навсегда.

— Кто мы? — смотрю на него строго, пристально.

— Мы же звонили родителям. Или ты забыла? — Леша трет шею. — Ты в туалет ушла, а я спросил у них говорить тебе или нет. Мама с папой умоляли этого не делать, потому что видели то же, что и я — тень от своей дочери.

Я помню тот день. Он был одним из «светлых». Именно тогда я задумалась о том, чтобы вернуться в Россию. Все-таки дома и родные стены могут помочь исцелись . Но я столько трудилась, лишь бы получить стипендию, не могла же я оплошать еще и в этом. А теперь счастливое воспоминание омрачилось и стало походить на грязное пятно. Еще одно.

Я даже не попрощалась…

— Ладно тогда я возможно и была на грани. Но почему вы потом ничего не сказали? — надеваю сумочку на плечо. — Я же, вроде, пришла в норму.

— Мы не знал, как тебе сказать, — Леша все-таки обходит стол, на этот раз не пытаюсь его остановить. Он кладет мне руки на предплечья и легонько встряхивает. — Я же знаю свою сестренку, ты бы мне еще ту взбучку устроила. И не разговаривала бы со мной как минимум месяц, — брат быстро взлохмачивает мои волосы и отшатывается, ожидая наказания в виде подзатыльника.

Но я не двигаюсь, не могу.

— Если что, последнее — шутка, — брат становится серьезным. — Но я, правда, не знал, как тебе сказать. Времени прошло много, а ты заканчивала обучение. Валентину Леонтьевну уже не вернешь. Но, зная тебя, ты в тот же день купила бы билет на самолет, поставив под угрозу свое будущее.

— Это не справедливо. Я бы хотела попрощаться, — глаза снова туманятся от слез.

Леша на мгновение замирает, а потом притягивает меня к себе. Я пытаюсь справиться со слезами, но они все текут, не переставая. Сумочка с глухим стуком падает на пол, когда я разжимаю пальцы, чтобы обнять брата в ответ. Не знаю, сколько мы так стоим. Но, в итоге, всхлипы затихают, а от слез остаются только мокрые следы на щеках, которые я вытираю ладонью. Отстраняюсь от Леши.