— Ты знаешь, где Валентина Леонтьевна… сейчас, — более точное словно застревает в горле.

Брат печально смотрит на меня, прежде чем кивнуть.

— Я тебя отвезу, — он хватает телефон со стола.

— Не нужно, я сама доберусь, — кладу ладонь на его руку. — А ты работай.

— Дашик, может, хватит? — он показывает мне свои «оленьи» глазки, с помощью которых в детстве забирал у меня последнюю конфетку. — Тем более, ты не знаешь, куда идти. Или собираешься часами блуждать по кладбищу?

Вздрагиваю, когда слышу раздирающее душу слово, что, конечно, не укрывается от брата. Он гладит меня по голове, странно, что снова не взъерошивает волосы. После чего поднимает сумку с пола и сует ее мне в руки.

— Поехали, — он кивает в сторону двери. Не ждет, пока я снова начну спорить, просто идет к ней.

Мне ничего не остается, как последовать за ним. Догоняю брата возле лифта в другом конце коридора.

— Вообще-то, там должен быть смотритель, — обиженно бросаю Леше в спину, в ответ получаю только покачивание головой.

Уже в машине вспоминаю, что нужно купить цветы и прошу брата остановиться у ближайшего магазина. Он внимает моей просьбе, и через несколько минут у меня на коленях рядом с черной сумочкой лежат белые розы. Валентина Леонтьевна из очень любила.

Мне больно на них смотреть, поэтому перевожу взгляд за окно, в котором мелькаю многочисленные многоэтажки, сменяемые парками и торговыми центрами.

— Он мне изменил… с Ликой, — у меня не получается сдержать слова, которые то и дело рвутся наружу.

Машина виляет.

— Что? — голос брата звучит приглушенно. Я не смотрю на него, но уверена, что пораженный взгляд он на меня все-таки бросил.

— Я перед отъездом узнала… — произношу еле слышно.

— Ты уверена, — спустя некоторое время спрашивает Леша.

Киваю, и только через мгновение понимаю, что он вряд ли увидел. Поэтому мне приходится найти в себе силы, чтобы наконец произнести вслух:

— Сначала сомневалась. Но он за два года так и не попытался со мной связаться, а когда я приехала, сразу увидела их вместе, — тяжело сглатываю и впиваюсь пальцами в бедро. — Сегодня я спросила… он не отрицал.

Брат молчит. Я тоже. Во рту пересыхает. Язык будто к небу прирастает. Леша — первый человек, с кем я делюсь своими переживаниями. Не хочу рушить их с Глебом дружбу, но больше не могу держать правду в себе.

Проходит больше часа, пока мы добираемся до кладбища, а потом еще минут пятнадцать, прежде чем находим нужную могилу.

Издалека замечаю белый прямоугольный памятник, находящийся за железной оградой. Он выделяется среди других: серых и черных. Сразу понимаю, что нам к нему. Подходим ближе. Внутриогорожено слишком много места, словно оно ждет еще одного человека. Но я тут же забываю об этом, когда вижу фотографию, выгравированную черными линиями. Замираю.

Валентина Леонтьевна смотрит на меня добрыми глазами. На губах легкая улыбка, а волосы уложены в идеальную прическу. Слезы катятся по щекам. Опять.

Леша открывает передо мной калитку, но я не двигаюсь. Не могу избавиться от ощущения, что, если пройду через нее, реальность навалится на плечи. Где-то на краю сознания все еще теплится надежда, что это злая шутка. Кажется, что я еще увижу Валентину Леонтьевну. Она посмотрит на меня, хоть и строго, но нежно, как умеет… умела только она.

Я надеялась, что, когда вернусь, смогу ей все объяснить. И она поймет, услышит...

— Ты как? — брат кладет руку мне на спину.

Его ладонь придает немного сил. Я киваю и делаю шаг. На аккуратной могиле, запечатанной надгробием, в цвет памятника, замечаю букет белых роз, чуть больше моего. Кто-то навещал Валентину Леонтьевну недавно и, видимо, хорошо ее знал. Кладу свои цветы рядом, и прикасаюсь к холодному камню.