— Она мне не любимая, — заводится Медведев.

— Но после душа полотенце в зубах тебе несет именно она. Нет?

— Оля, — муж складывает руки на стол и принимает позу, которая говорит, что сейчас начнется спор за защиту морального облика Ларисы.

— Молчи, — говорю и стискиваю веки. — Если ты хочешь вступиться за ее честь, то лучше молчи. Я пять лет терпела ее имя на твоем языке, и бог свидетель, у меня больше нет сил.

После ответного молчания я открываю глаза и вижу сощуренный взгляд Медведева.

— Почему я слышу об этом в первый раз? Ты не говорила мне, что тебе не нравится Лариса.

Я что, должна была его умолять не приводить в наш дом другую женщину? Или у нас в стране, что, принято мужьям иметь подруг и все жены кроме меня, с этим согласны?

Мне хочется перепрыгнуть через столик, схватить его за грудки и хорошенько встряхнуть.

Но я не двигаюсь с места, используя последние крохи своего самообладания.

— Прямо не говорила. А вот намеков… — я горько усмехаюсь. — Намеков было предостаточно, но ты выбирал их не замечать.

— Зачем намекать, когда можно прямо сказать о проблеме? Я думал, что у нас доверительные отношения, а оказывается, ты пять лет тихо ненавидела близкого мне человека.

Упрек Гриши становится настоящим ударом ниже пояса. К моему горлу поднимается огромный ком.

Подлец и предатель, вот ты кто, Медведев.

— Забыли про твою святую подругу. Давай вернемся к делу.

— Я не сказал, что она святая, — нажимает Гриша, снова защищая ее. — Но оскорблять Лару без причины я не позволю.

Его слова ощущаются как еще один удар. Унизительный и подлый. Я еле останавливаю себя от порыва встать и уйти.

— Я тебя услышала, — меня всю трясет от гнева и, что уж греха таить, разбитого вдребезги сердца. Я даже вижу, как в будущем Лариса настраивает Гришу против наших детей, и он ей верит. — Итак, поговорим о разводе. Тут все будет непросто.

Ведь моя беременность и рождение в браке общих детей означают суд. А простых судов не бывает.

— Оль, — голос мужа нанизывает меня как бабочку на иголку.

— Нет, Гриша. Это решено, — обнимаю себя руками. — Нам надо развестись, но сначала ты должен знать…

Господи, как мне ему сказать, что я беременна, когда я губ разомкнуть не могу?

— Что я должен знать? — он смотрит на меня исподлобья, каждая мышца на его лице напряжена. — Я думал мы с тобой вместе навсегда, Оль. Что дом купим за городом, с верандой, как ты хотела. Собаку заведем, — потом он делает паузу, шумно выдыхает и сдавленно, словно каждая буква дается ему тяжело, говорит: — Детей родим.

Я прыскаю.

Но не от смеха, а от настоящей истерики, что бурлит в груди лавой.

— Ржешь? — неправильно толкует мою реакцию Гриша. — Ну давай тогда посмеемся вместе. Хочешь, я тебя вот прям рассмешу так, что мало не покажется?

— Гриш… — я даже пискнуть не успеваю, как его последующие слова накрывают меня лавиной.

— Лара поступила несколько нестандартно, но мы же живем в современном мире, так что я не удивился. Знаешь, что она мне предложила?

Молчу. Но Грише и не нужны мои предположения.

— Брак. Свадьбу. Вместе навсегда и прочую хрень вашу бабскую, — презрительно выплевывает он.

Бух-бух-бух. Пульс стучит кувалдами по вискам.

— И знаешь что? Я не против, — заключает мой муж, зло выталкивая слова. — Если ты, Оля, решила меня кинуть как лоха, то нахрен мне искать кого-то еще? — он пронзает меня своими источающими ярость глазами. — Лару я знаю. Она своя. Предсказуемая и, кто знает, может, мамой тоже будет нормальной, если... — тут он на мгновение осекается. — Если мы решим завести детей.