– Отпустить? Я не могу и не хочу тебя отпускать! Ты моя женщина! Этим все сказано! А что мое, то мое навсегда! Пойми это наконец, Элина! У тебя есть только два пути, ко мне в объятья добровольно или…

– Или что? – хрипло от волнения спросила я.

– Или я перестану тебя уговаривать. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты сама пришла ко мне. Добровольно!

– Не могу… я больше не люблю тебя, Альберт Меня… – я словно на эшафоте, – меня тошнит от близости с тобой. Я не… могу пересилить себя. Это все. Между нами все закончено!

Он опустил голову и руки, глядя куда-то в рисунок мягкого ковра под ногами.

– Я ведь пытался по-хорошему, тебе просто нужно осознать, что, кроме прощения у тебя нет другого пути. – Снова посмотрел на меня, – тебе просто нужно подумать, все через это проходят. И ты пройдешь. А потом поймешь, что сейчас идеальное время.

– Что?

– Я даю тебе неделю, чтобы тебя перестало «тошнить», – он подчеркнул последнее слово, – потом ты сама придешь ко мне в постель и получишь всю ласку, что заслуживаешь. Это мой тебе подарок в честь примирения.

– Ты вообще меня не слышишь? – в неверии прошептала я.

– Через неделю мы начнем все заново и, более того, я сделаю тебе самый большой подарок в твоей жизни. А ты будешь за него благодарна.

Первая моя мысль была о свободе, но ведь это не реально для меня?

– Какой? – осмелилась спросить я.

– Ребенка, Элина. Нам пора расширять семью.

Голос Альберта, что-то кричащего по телефону в столовой, был слышен даже возле моей временной спальни. Я опоздала к завтраку, потому что почти не спала ночью. Попеременно боялась закрыть глаза, чтобы обнаружить мужа на себе, явившегося зачать мне ребенка и пропустить сообщение или звонок от Карины.

Но телефон подруги молчал, и мои сообщения не были доставлены даже к утру. Я начала откровенно волноваться, а потом отключилась за час до подъема.

Поэтому сейчас я иду в пижаме, а не при параде, как «обязана радовать глаз мужа» и мне абсолютно пофиг, что он скажет. Есть беспокойства поважней, чем настроение Альберта.

Например, были ли отправлены маме деньги и лекарства. Ответа пока нет и моего спокойствия тоже. Звонить самой маме из дома я не рискую, потому что у меня уже паранойя, что меня везде прослушивают и подглядывают. Вычислил же Кантор, что я содержу свою мать и тайно общаюсь с ней.

– Перепроверь еще раз! – кричал Альберт на кого-то, – как вы могли не заметить, что такое количество миноритариев продают свои акции? Найдите, кто их скупает! Или остановите торги, снимите акции! – он был просто в бешенстве и орал, скорей всего, на своих подчиненных. – Мне плевать, что это невозможно! Остановите это! Найдите каждого акционера, что сбросил свою долю и лично вытрясите из него, кому он их продал!

Теперь я чувствую себя вообще на пороховой бочке, разве могло быть еще хуже?

Войдя в столовую, я обнаружила мужа, бороздящего зал как лев клетку в зоопарке. Выражение лица было соответствующим, захотелось вернуться в спальню и подпереть дверь кроватью. Но выбора у меня нет и, если я не сяду с ним завтракать, добрей он не станет.

Я заняла свое место, а он будто почувствовал мое присутствие и обернулся, чтобы испепелить гневным взглядом. Но телефон не убрал, а еще несколько минут продолжал кому-то угрожать расправой за какие-то проданные акции. Кажется, все плохо.

Служанка Мадина, принесла мою тарелку с завтраком и чашку горячего кофе, к которому я сразу припала как эликсиру жизни. Выпила почти залпом, пока Альберт был занят криком, и попросила вторую.

Я сегодня буду явно не в себе, недостаток сна, нервное истощение и передозировки кофеина, что может быть прекрасней? Разве что муж.