- И что теперь? – не поняла она.
- Я не о половых признаках… sorry. Понимаю твои чувства – ты относишься к нему, как к пострадавшему ребенку – в силу своего возраста. Но он мужчина, мама! Молодой, но уже мужчина – двадцать шесть это уже возраст осмысления, отрезвления от всех этих… заблуждений и закидонов юности. Я по себе знаю! Жидковато, мам. Жидковато против… Маресьева, к примеру. Понимаю, что там был мощный посыл – рвать на части врага, воевать, уничтожать физически тех, кто и сам уничтожал! Но мам... проститутки? Приемные дни? Да, б…дь! Извини… Он что – не видит вас с Джаухаром? Ему что – не хочется такого же? И детей? Понятно, что не всем с этим…
- Ксюша! Я поняла тебя, - прикрывая глаза, откинулась на подушки мама: - Я к нему отношусь с огромным уважением. И узнав за это время, и даже в силу его профессии – тяжелой, мужской, и да – как…
- … к несчастному ребенку. Но он мужик, мама! И вот эта его инвалидность – тот же враг. Да Маресьев танцевал без ступней, мам, ты же помнишь - через слезы и дикую боль… мы можем только догадываться - какую, но он танцевал до кровавых мозолей! Отмачивал культи в холодной воде, снова пристегивал протезы и шел танцевать, чтобы комиссия допустила его летать на истребителе - не абы чём! - выдохнула я и уже спокойнее сделала вывод: - Слабоваты их мужики против наших. Шестая рота, атака мертвецов в первую мировую… Слабо им. Этот их темперамент, закидоны – они только на рывке. А ты попробуй, как Маресьев – месяцами… через пот, боль и слезы, ради великой цели?
- Ксюшка… - тихо проронила мама.
- Да я понимаю все, извини. Но только то, что у вас двоих – оно того стоит. А тут – проститутки… Ладно, мам, меня несет что-то… будто пьяная - от впечатлений, наверное. Хотела спросить о твоей работе - ты же не знаешь арабского?
- Ну-у, - рассмеялась с облегчением мама, - я же занимаюсь коррекцией с русскоговорящими детьми, через русскую речь. Платят очень хорошо. Просто сидеть дома - скучно, да и должна же я хотя бы попытаться компенсировать мужу двадцать семь тысяч долларов штрафа?
- Ужас, мам, - хохотала я, пряча лицо в ладонях: - Это просто немыслимо! Из каких соображений и кому пришла в голову именно такая сумма? Почему сразу не миллион? А можно, я обниму его завтра и расцелую за тебя? Это можно?
- А он в ответ начнет растроганно раскармливать тебя, как меня в свое время, - поддержала она меня .
- Ты доходяга была, тут я его понимаю, - хихикала я, - женщина должна быть мягкой, да?
- Вот и посмотрим – какой ты отсюда уедешь, доходяга? Особенно после сладостей Аннуры. Это через два дня… свежеприготовленные они особо вкусные. Готовься, там тако-ое: холодные щербеты – мятный, лимонный, нуга… особенно темная - с лавандовым медом…
- Стоп, - поднимала я руки в арабском жесте отрицания, - дальше не нужно. Я уже согласна – женщина должна быть мягкой.
Первый раз за эти месяцы я смеялась. И улыбалась просто так – не заставляя себя из вежливости или для Яны. Мне было хорошо.
А этой ночью я поняла, что мне нормально без Вадима. Там – дома, рядом с ним было трудно и плохо... напряжно - точнее не скажешь. Сейчас я не скучала по нему, говорила по телефону спокойно, не рвалась увидеть или выяснять те самые клятые подробности… Мне хотелось, чтобы вот так, как у мамы... или никак. Вряд ли стоило надеяться на чудо, поэтому, скорее всего – никак. И пускай! Это лучше, чем жить с постоянным чувством вины и без доверия.
Слезы противно стекали по вискам за уши. Я слепо таращилась в темноту спальни - ночи здесь такие… чернильно-темные. А звезды – огромные и удивительно яркие! Голубые и желтые! Ночное небо - почти без темных пятен, потому что везде они – частой россыпью или крупными созвездиями. И пение цикад, и запахи сада, и тихая восточная музыка - фоном… А в доме прохлада от кандея – спи, не хочу. А мне не спалось, а плакалось о том, чего у нас с Вадимом уже никогда не будет хоть ты тресни – просрали оба. Вот так сказать - очень некрасиво, но очень точно. Ушло доверие, ушла чистота из отношений, та самая – святая. Изгваздано, испачкано, испорчено! Безвозвратно...