– Ксения Герасимовна, а Гитлер сюда не придёт? – спросил Пузан.

– С чего ты взял?

– Беженцы говорят, он уже под Гжатском.

– Москвы Гитлеру не видать как своих ушей! – твёрдым голосом сказала Ксения Герасимовна, уклонившись, однако, от прямого ответа…

– Ну а к нам? – настаивал Пузан.

Ответа он не дождался. Из-за леса на низком, почти бреющем полёте стремительно вынесся немецкий самолёт и хлестнул пулемётной очередью.

– Ложись! – закричала Ксения Герасимовна.

Дети распластались на земле, где кто стоял. Им отчётливо видны были пауки свастик на крыльях и чёрные кресты на фюзеляже.

Самолёт пошёл на село. Громко, отгулчиво забили его крупнокалиберные пулемёты.

– «Зажигалки»! – крикнула конопатая девочка Былинкина. – Он кидает «зажигалки»!

Над избами занялось пламя. Столбом повалил чёрный дым.

– Школа горит! – отчаянно крикнул Юра.

Со всех ног ребята кинулись к селу.

– Стойте!.. Куда вы?.. – тщетно взывала Ксения Герасимовна.

Никто её не слушал, и учительница, подобрав юбку, припустила вдогон.

Когда они достигли Клушина, воздушный разбойник, сделав своё чёрное и бессмысленное дело, убрался восвояси. Деревня горела с разных концов. Неподалёку от полыхающего здания школы лежала навзничь, головой в лопухи, молодая женщина.

– Дуня… почтальонша…

То была первая убитая в Клушине, и дети не решались к ней подойти.

Ксения Герасимовна одёрнула на погибшей юбку и прикрыла ей платком лицо.

От конторы подбежали мужики, с ног до головы испачканные глиной, – видать, отлёживались в огороде, – подняли Дуню и унесли.

И тут все услышали плач, прерывистый, взахлёб, похожий на кудахтанье.

На чурбаке у школьного дровяного сарая сидела незнакомая девочка и горько плакала, прижимая кулаки к глазам.

Ребята окружили незнакомку.

– Ты кто такая? – спросила Ксения Герасимовна, присев на корточки.

Рыдания стали громче.

– Откуда ты, девочка?

Ксения Герасимовна сильно и умело отвела маленькие кулаки. Открылась рыжая пестрядь веснушек, на переносье сливающихся в одну сплошную веснушку. И понадобилось время, чтобы высмотреть нос кнопкой, круглые щёки, капризный рот и чёрные заплаканные глаза. Лицо девочки напоминало апельсин, в который на смех всунули два уголька. И дети сразу оценили это маленькое чудо.

– Вот это да-а! – восхитился Пузан. – Она пестрее Людки Былинкиной!

– Сравнил тоже! – подхватил чернявый, как жук, Пека Фрязин. – Людке до неё как до небес!

– Помолчите, ребята! – строго сказала Ксения Герасимовна. – Ты откуда, девочка?

– Мясоедовские мы, – по-взрослому ответила та.

– Как тебя звать?

– Настя.

– А фамилия?

– Жигалина.

– Постой, ты не предколхоза дочь?

– Ага!

– А как здесь очутилась?

– Меня мамка привела. К тёте Дуне жить.

– Дуня вам родная?

– Ага. Она тёти-Валина дочка.

– А где же твои родители?

– Папка в этом… ополчении, а мамка в госпитале.

Ксения Герасимовна чуть помолчала, что-то соображая внутри себя.

– Слезами горю не поможешь, – сказала она решительно. – Пойдём, будешь со мной жить…

Клушинскую школу перевели в колхозное правление. Сюда же переколотили школьную вывеску.

После уроков, когда ребята гуртом выкатились на улицу, Пузан предложил Пеке Фрязину:

– Эй, Жук, давай из новенькой «масло жмать»!

– Лучше из тебя «жмать», жиртрест! – огрызнулась Настя.

Ей бы помолчать: из новеньких всегда «масло жмут», и ничего страшного тут нет. Но её насмешка обозлила Пузана, а строптивость – Пеку Фрязина. И «жмать» её стали с излишним азартом.

– Да ну вас!.. Дураки!.. Пустите!.. – кричала Настя. – Да ну вас, черти паршивые!.. – В голосе её послышались слёзы.

Но её вопли лишь придали прыти «давильщикам»: они разбегались и враз сжимали девочку с боков. Настя захныкала.