Я предпочитала не отвечать на этот вопрос, потому что не готова была даже думать о том, как стану влачить длинные тоскливые дни и душные или промозглые ночи без надежды снова упасть в его объятия.

Магией Эсмонд мог осветить стены комнаты, где мы находились. Наверное, она же повинна в моей страсти к нему, отражение которой я видела в его глазах.

Они с моим мужем были чем-то похожи: оба хотели меня, оба желали видеть меня рядом и оба втайне ненавидели за ту власть, которую я имела над их телами. Эту власть не ослабляли ни годы, ни мои беременности.

Пока Анкильд не надумал жениться снова.

И мне было бы на это плевать, если бы дело не касалось моих сыновей. Да, я пошла бы искупать грехи в обитель Матери-Богини, если бы не мои сыновья. Их права на трон я не собиралась уступать никому.

И готова была драться за право Гарнета сесть на трон после отца.

— Скажи честно, — спросила я задыхаясь, после того как Эсмонд кончил и аккуратно, словно я была сделанной из хрупкого стекла, опустил меня на пол. — Если бы я исчезла, тебе стало бы легче?

Я не собиралась уходить. Назло ему и всем врагам, но знать правду, пусть даже она оставит в сердце дыру размером с кулак, хотелось. Это как после сладкого тянет попить чистой прохладной родниковой воды, хотя это грозит болезнью горла.

— Я бы нашёл тебя везде, — ответил он и схватил меня за шею. — Гердарика, нашёл бы, отымел, а потом, возможно, убил. Иногда я ненавижу тебя за то, кем ты меня сделала. И себя ненавижу больше. Но повторись всё заново, я бы поступил так, как поступил.

Я должна была оскорбиться и не принимать поцелуй, похожий на наказание. На моих губах, как и на теле, всегда оставались следы нашей любви, но какая-то часть внутри меня была этому только рада. Эсмонд дарил мне не просто засосы, он словно хотел сказать тому, другому: она моя и никуда не денется.

По праву силы и страсти. По праву любви.

Такой, какая она есть: уродливой, болезгненной, страстной. За дворцовыми стенами нельзя быть открытой и любить того, к кому лежит сердце.

Принцессу отдали королю, как игрушку и забаву, как женщину, призванную рождать сыновей, и никому не было дела до её чувств. Даже моей матери, хотя она-то должна была понимать, что я испытываю!

Она, которую отец взял силой до свадьбы, чтобы убедиться, что принцесса павшего дома не пуста, писала, что не надо рожать дочерей, словно я могла на это повлиять!

— Почему ты молчишь, Гердарика?

— Я никогда не решусь от тебя сбежать. Но и тебе не отвернуться от меня, Эсмонд, — устало улыбнулась я.

И всё снова стало хорошо. Анкильд выжил, шёл на поправку. Благодаря целителям, язвы на лице и теле  почти затянулись, но что-то надломилось в моём муже, озлобив его ещё больше. Он и раньше считал меня виновной во всех своих бедах, а теперь и вовсе смотрел волком, хотя внешне этого не проявлял.

Напротив, преподнёс мне подарок: крупную овальную брошь с выгравированном на белом фоне чёрным вороном. Король признал меня частью династии Ядвинов.

Я улыбалась и праздновала вместе со всеми окончание мора, но вскоре жизнь подкинула мне заразу посерьёзнее, чем чёрный мор.

Светловолосая Констанция появилась при дворе по протекции дальнего родственника и сразу была принята в штат моих фрейлин.

— Ваше величество, рада вам служить, — она говорила чуть присвистывая, мало интересовалась мужчинами и была уже в возрасте ближе к тридцати.

По меркам Вудстилла слыла старой девой. Впрочем, я даже покровительствовала ей вначале, потому что и сама вышла замуж в таких же летах.

Казалось, Констанция из рода Лесных Виринеев и не собиралась флиртовать с возможными женихами. Приданного богатого не имела, родители её погибли во время мора, а её саму болезнь чудом не тронула.