– Если что, попросишь Семеновну обменять брошь на хлеб и лекарства.

Ольга промолчала. Раиса накинула на плечи серый пуховый платок, перетянула им грудь и маленьким узелком завязала концы сзади на пояснице, влезла в старое заношенное пальто. Довершила наряд потрепанная солдатская ушанка. Бесшумно выйдя из комнаты, старшая сестра прошла по темному коридору коммуналки, огибая выученные наизусть препятствия. Тихонько притворив входную дверь, женщина неспешно поднялась по ступенькам.

Морозный солнечный день взбодрил бывшую княгиню, и она, семеня в стареньких ботиночках фабрики «Парижская коммуна», по скрипучему снежку, довольно быстро дотопала до трамвайной остановки на Большой Семеновской. Людей было немного. Рабочий день у москвичей уже давно начался. Транспорт в это время ходил редко, но нужный номер, по счастью, не пришлось ждать слишком долго. И 22-й трамвай, подкатывая к остановке, задорно потрескивал звонком, дребезжал стеклами и щедро сыпал искрами, скользя токоприемником по заиндевелым проводам. Все складывалось как нельзя удачнее. И это вселяло надежду. В вагоне было немного теплее. Раиса Адамовна процарапала на покрытом изморозью стекле глазок и стала следить за меняющейся картинкой в окне.

Москва была уже вне опасности, враг был отброшен, но противотанковые ежи, как и зенитные расчеты, никто не убирал с улиц столицы. Оставались незыблемыми комендантский час и режим светомаскировки.

Оживление на улицах временами напоминало довоенное, если бы не обилие людей в форме. Куда-то неслись груженые ЗИСы, глазастые троллейбусы, юркие полуторки и начальственные эмки.

Медленно, как диафильм, проплывали в окне трамвая картинки зимней Москвы: украшенные сосульками дореволюционные палаты Щербакова, бывшее здание Покровской мещанской богадельни, заснеженная городская усадьба Мусиных-Пушкиных. Подобно состарившимся сгорбленным приживалкам, они покорно соседствовали с современными советскими зданиями: взмывшими вверх конструктивистскими этажами Госплана СССР или громадиной главного корпуса библиотеки имени Ленина, и уступали им пальму первенства.

Трамвай прокатил мимо гостиницы «Метрополь» и кооператива «Военный строитель», где размещалась редакция газеты «Красная Звезда». Над зданием военного издания в ослепительно голубом небе отчетливо светилась одинокая звезда.

«Красиво. Скоро Рождество. Не Вифлеемская, конечно, но, может быть, наша, московская? А вдруг это и мне знак, мне знамение?» – подумалось Раисе Адамовне, но она отмахнулась от глупых, как ей теперь показалось, мыслей. Годы советской действительности приучили ее к бытовому безбожию и аскетичному материализму.

А сменяющиеся друг за другом трамвайные остановки: Бакунинская, Спартаковская, Карла Маркса, Чернышевского – не оставляли сомнений, что имен революционных деятелей и героев хватит правительству, чтобы переименовать улицы двух, а то и трех таких городов, как Москва. Миновав Маросейку, Лубянку и Охотный ряд, Раиса Адамовна, не доехав до площади Восстания, вышла у Никитских ворот, не вполне понимая, зачем. Ноги сами понесли ее по Тверскому бульвару до Пушкинской площади – да тут неподалеку, совсем рядом! – потом она свернула на улицу Горького, там еще немного, еще… И вот оно: пересечение двух переулков – Старопименовского и Воротниковского… Вот он их дом. Уже несколько раз перекрашенный, он все равно был узнаваем и любим. Приют недолгого дореволюционного счастья, полный жизни, любви, надежд… Раиса Адамовна, сняв рукавицу, провела ладонью по шершавой, с облупившейся краской стене. Окна дома бесстрастно смотрели черными стеклами на свою бывшую хозяйку. Как и все стекла в городе, они были заклеены пересекающимися полосками бумаги, словно окончательно ставили крест на всей жизни Раисы Адамовны – и прошлой, и будущей.