– В Южную, дорогая. В Северной Америке скоро будет страшный кризис и голод. Умрут восемь миллионов человек только в САСШ. А в Мексике – такая же кровавая революция, как и у нас.

– А чем тебя не устраивает Европа?

– Европа лет тридцать еще будет воевать неизвестно за что. Друг с другом и сами с собой.

– А почему бы нам не остаться в России? – в ее голосе слышалась надежда.

– Потому, любимая, что не останется самой России. И это не наша война, в которой слепые – поводыри слепых. Скоро тут все вокруг сойдут с ума. То, что мы видели в Лятошиновке – это даже не первый акт пьесы, а всего лишь увертюра. Скоро красный террор станет официальным. Кровь прольется рекой. Одних священников православных убьют четверть миллиона человек. А еще голод, тиф, испанка.

– Откуда ты все это знаешь? Ты пророк?

– Не спрашивай. Просто знаю. Просто поверь в то, во что верить человеческая душа отказывается.

– Значит, Вандея, – тихо произнесла Наталия.

– На Дону Вандея уже началась. И уральские казаки поднялись. В Прибалтике Юденич. На юге Корнилов собирает Добровольческую армию. Одно название пока армия – три тысячи человек. Меньше бригады.

– За них ты тоже не хочешь воевать?

– Нет. Они ведут к развалу России на благо союзников по Антанте. Никто из них не будет возвращать монархию. А народ пойдет только за царем. Ему и красные и белые чужды.

– Господи, какие ужасы ты вещаешь! – Наталия кинулась ко мне в объятия, желая защиты от такого будущего. – Не хочу такого!

– Вот поэтому мы и поедем в Америку, – сказал я, гладя ее по голове.

Поели спокойно. Даже горячего. И чайком ароматным побаловались комиссарским. Всласть. С сахаром. И больше к мировым проблемам не обращались.

На полянке ощущалась безмятежность бытия наедине с природой. А всхрапывания лошадей только сгущали это чувство. Не хотелось думать ни о чем. Накатил откат после боя. Если можно боем назвать ту стычку на дороге.

Сидел, привалясь к молодому дубку, смотрел на хлопочущую у костра жену и умилялся своей любви к ней. При этом понимал, что главное сейчас – это сохранить ее, уберечь. А для этого надо ее увезти далеко отсюда. Туда, где нет войны и долго не будет. Разве что такая, как была у Британии с Аргентиной за Фолкленды – Мальвины.

– Георгий, – окликнула меня Наташа.

– Что, милая?

– Я вот что подумала. Если нам придется все это бросить, – она обвела рукой коней и повозку, – что мы должны взять с собой крайне необходимого?

– В первую очередь – хирургический набор, – откликнулся я. – Это то, что нас с тобой прокормит везде. И оружие. Затем только то, что будет посильно нести. Остальное – наживное. Остальное можно и бросить с чистой совестью.

– А может, тогда нам эту повозку бросить и уйти верхами? – предложила Наташа.

– Седел нет. А охлюпкой далеко не уйдем. Сами устанем, да коням спины собьем. Лучше тогда уж пешком. Только на лошадей у меня виды есть. Хочу сменять их на лодку и уйти вниз по Дону.

– Как скажешь, – то ли согласилась она со мной, то ли смирилась с моим мнением.

Так прошло два часа. Лошади отдохнули, и пора было их впрягать снова в повозку и трогаться в путь.

Но тут на нашу поляну влетел всадник на гнедом жеребце. И с криком: «А!.. Вот вы где прячетесь!» – стал вынимать из ножен шашку.

Я и очухаться не успел, как Наташа выхватила револьвер и выстрелила в него.

Моментально вскочив, я бросился к повозке вооружиться карабином.

Гнедой бился, пытаясь вырваться из запутавшегося повода, который твердо сжимал упавший с него мертвец.

Оглянувшись, я заметил, что довольно далеко еще – с полверсты будет, гай, в котором мы отдыхали, окружает редкая цепь красноармейцев в поле.