А в свете уличных фонарей закружились пока ещё одинокие снежинки…

Даже пешком от кладбища до дома идти недолго, а на машине долетели в один миг, Даша и согреться-то толком не успела. Она всё косилась опасливо на своего спутника, старательно пряча от него израненные в кровь пальцы. Так ей хотелось снова задать тот же вопрос, выяснить, что парень делал ночью на кладбище. И понимала, что его ночные прогулки вовсе не её дело, её они волновать в принципе не должны, а поди ж ты, волновали, да ещё как! Казалось, ответ на этот вопрос сейчас важнее всего, но почему-то повторить его девушка стеснялась.

Вот и дом. Даша стремительно выскочила из машины, подхватила с заднего сиденья гитару и, бросив на спутника короткий взгляд, не попрощавшись, скрылась за калиткой.

– Хоть бы поблагодарила, – досадливо дёрнув подбородком, пробормотал Григорий, стараясь не думать о том, что и ему есть за что благодарить странную девушку. Кто кого спас сегодняшней ночью, тот ещё вопрос, но Гриша, скорее всего, так и остался бы на погосте, если бы не раздражали так сильно доносящиеся до слуха гитарные стоны. Сначала тупое раздражение накатило, но чем дольше слушал, тем любопытнее становилось. Очень захотелось спасти инструмент и посмотреть, кто же так нещадно терзает струны. Ночью. На кладбище. Холодной весной. Странно же! Как не полюбопытствовать…

Что девчонка у могилы не одна, стало понятно сразу, да только собеседника видно не было, зато стало ясно, что не по своей воле девушка здесь, и, если не окликнуть её, повернуться и просто уйти, она, скорее всего, замёрзнет к утру. Слишком уж легко одета, а температура всё ниже опускается, вот уже и лужи корочками льда покрылись.

Девчонка позабавила его. Хочет казаться злюкой, огрызается, бухтит что-то под нос, а на деле… на деле наивная и добрая девочка, хлебнувшая в жизни немало горя, не понаслышке знающая, что, когда бьют, это больно, и что слова умеют ранить подчас сильнее удара. Гриша не знал Дашу, но стоило лишь заглянуть в её глаза, он всё понял. Девушка выпустила иголки не просто так, это привычка, сформировавшаяся давно и надёжно. Быть всегда начеку, быть готовой закрыться, во всём видеть подвох и не доверять людям настолько, что, скорее всего, нет в этом мире ни одного близкого ей человека.

Жаль, что путь до её дома таким коротким оказался.

Гриша тоже родился и вырос в Москве, но каждое лето проводил в деревне у бабушки. Вырос, почти забросил её, редким гостем стал, но теперь вот уже несколько месяцев проживает в деревне постоянно, ему резко опротивела Москва, в ней стало настолько неуютно, что хотелось подняться куда-нибудь повыше и… Но нет. Он даже этого не смог, и вместо того, чтобы завершить свой путь, просто сбежал в деревню. Струсил. Решил пересидеть тяжёлые времена под бабушкиной юбкой. Сам себе был противен, казался себе жалким и неспособным на настоящие мужские поступки, и оттого злился, запутываясь в собственных эмоциях будто в паутине.

В дом он зашёл на цыпочках, в прихожей свет включать не стал, пробирался в потёмках. Егорку разбудить не боялся, тот крепко спал, из пушек палить начнёшь – не услышит, а вот бабушка, как и все пожилые люди, спала чутко, могла проснуться от любого шороха. Сегодня, как выяснилось, вообще ещё не ложилась. Щёлкнул выключатель, залил прихожую мягкий свет, бабушка возникла на пороге кухни. Одарила внука суровым взглядом, вздохнув, покачала головой.

– Опять на погост ходил, горемыка?

– Опять, – проскальзывая мимо бабушки на кухню, подтвердил Гриша. Добрался до холодильника, вытащил из дверцы бутылку минералки, налил воды в стакан, разом осушил полстакана. На бабушку старался не смотреть, надеясь, что спать пойдёт. Но не тут-то было.