Однако, этой ночью, на редкость холодной и злой, всё шло не по плану. Прошуршали по гравийной дорожке чьи-то лёгкие шаги, прошелестел, подхваченный любопытным ветерком, короткий стон. И затаился погост, вслушиваясь, силясь понять, что понадобилось живому человеку ночью на кладбище, что заманило его в резные ворота, не запирающиеся на ночь, и заставляет бродить среди могил? А человек ступил в жёлтый круг света и замер прямо перед могилой с надтреснутым крестом. И оказалось, что любителем ночных прогулок по кладбищу была всего лишь девчонка. Девушка лет двадцати с небольшим. Она зябко куталась в кожаную куртку, дула на замёрзшие пальцы и всё смотрела, не отрываясь, смотрела на крест. Потом опустила глаза, глянула на фотографию, прислоненную к кресту, и отвернулась.

Лицо мужчины на фотографии казалось живым. То ли игра света-тени подобный эффект, то ли бурное воображение сыграло с девушкой злую шутку, но ей стало страшно. Черные глаза с фотографии заглядывали в душу, спасения от них не имелось. Девушка нервным движением поправила на плече лямку чехла, в котором, судя по габаритам, пряталась гитара.

– Ну что тебе ещё от меня надо?! – с тоской проговорила она. – Ты никогда меня в покое не оставишь, да? – обращалась она к фотографии. – Матвей! Ты, даже умерев, продолжаешь изводить меня… сколько можно?

Девушка присела на корточки, смахнула с основания креста снежный нарост, сугроб будто обнимал его серой лапкой, провела ладонью по холодной, шершавой поверхности.

– Я знаю, ты не слышишь меня. Я знаю, ты не виноват в том, что меня снова и снова тянет сюда. Матвей… Отпусти, прошу! Ты умер, я продолжаю жить, так дозволь мне научиться этому! Просто жить! Просто! Понимаешь, Матвей?!

Девушка коснулась ладонями креста, прочертила пальцами цифры – две лаконичные даты, насчитывающие между собой двадцать восемь лет, вздохнула, бросила взгляд на скулящий на ветру фонарь.

– Нет, нет… Ну не сегодня… – захныкала вдруг она, – Холодно очень, у меня пальцы одеревенели, – бормотала девчонка, доказывая что-то кому-то. Со стороны её монолог и разговор с невидимкой мог показаться странным, но, благо, ночами на кладбище нет никого, значит, свидетелей её безумию точно не сыщется. Разве что фонарь, но он не болтлив, её тайны не выдаст.

Медленно-медленно девушка сняла с плеч чехол. Взвизгнула, расстёгиваясь, застёжка-молния, а в чехле в самом деле оказалась гитара. Очень дорогой инструмент – для кого-то вся жизнь, девчонка же слишком небрежно достала его из футляра, смахнув прошлогоднюю листву присела на скамеечку, вздохнула тяжело.

– Может, не надо, Матвей? – робко спросила она. – Ну в самом деле холодно…

Горсть грязного снега полетела в лицо. Это и был ответ. Едва успев отклониться, девушка выронила гитару, испугалась, что разбила, подняла, оглядела со всех сторон.

– Ладно, попробую, – сердито буркнула она и на минуту зажмурилась, то ли настраиваясь, то ли вспоминая, как играть, а потом неумелые, замёрзшие пальцы коснулись струн, из гитары полились… звуки, способные любого нормального человека довести до трясучки. Лязг, скрежет, скрип… Шапка сама по себе сорвалась с головы девушки, упала на землю. – Дурак такой! – обиженно прошептала девчонка, – Сколько раз говорить? Нет у меня ни слуха, ни голоса! – она подвывала тихонько, терзая струны и собственные окоченевшие пальцы, но извлекать из многострадального инструмента жуткие звуки не переставала.

– Эй! – кто-то осторожно окликнул её. Чужой голос. Мужской. Незнакомый. – Ты чего здесь посреди ночи над гитарой издеваешься? – вроде пошутить хотел, а шутка не удалась, не смешной вышла, горькой.