Не дожидаясь ответа, Григорий обошёл бабушку и вышел за дверь. Не думать. Не рассуждать. Этак и в русалок с домовыми поверить можно! Бабушкины сказки всё!

Антонина вслед за внуком на крыльцо вышла, долго смотрела вслед, зябко кутаясь в пуховую шаль, вздохнула, взялась за ручку двери.

– И на тебе ведь приворот, внучек, – прошептала она, – Вот не знаю только, где и когда привязался… Как бы беды не вышло…

На погосте в эту ночь неспокойно было. Выдалась она тёмной и ветреной, хоть и теплее было, чем накануне, но лезла за шиворот холодная хмарь, сырость пробирала до костей. Григорий помедлил у входа, идти за ограду не хотелось, внезапное чувство страха тормозило его, не давало шага ступить. Откуда этот страх взялся? Сроду Гриша ничего подобного не испытывал. Да и чего бояться на кладбище? Покойников? Они смирные обычно. Лежат себе, никого не трогают. Так отчего же страх выхолаживает нутро? Может звуки, доносящиеся из глубины погоста, так влияют на воображение, что волосы дыбом встают, стоит лишь представить, кто или что может издавать подобные звуки? Григорий прислушался. Фонарь. Раскачиваясь на ветру, скрипит ржавый, старый фонарь, а ещё… Музыка! Да, точно. На сей раз звучит именно музыка, а не стоны измученного до смерти инструмента.

Григорий нахмурился. Неужто Даша за один день играть научилась? Нет, не может быть. Девушка настолько же далека от музыки, как он сам от балета. Невозможно научиться так играть в столь сжатые сроки. Даже если ты гениален. Даже если слухом абсолютным обладаешь. Но и предположить, что на их деревенском погосте может завестись ещё один музыкант, Гриша не мог. Ну не бывает таких совпадений!

Что-то тут не так… Очень хотелось развернуться и уйти, но разве он мог оставить девушку в беде? В том, что Даша снова у могилы того музыканта, сомневаться не приходилось.

И он пошёл. Хрустел под ногами гравий, гудел ветер, раскачивая фонарь. Тот тоже вёл себя нервно, надсадно скрипел и мигал, потрескивая, то освещая кусок кладбища, то погружая его во тьму. Вот ведь! Гриша поёжился. Не из трусливых он, но тут действительно страшно стало. Да не от антуража, а от ощущения нереальности. Так, наверное, проявляет себя интуиция, или же инстинкт самосохранения, когда мозг отдаёт приказ телу: «Беги! Спасайся!», когда опасность ощущается настолько сильно, что воздух кажется пропитанным ею, густым, с запахом металла и жгучего перца и еще чего-то неуловимого, отчего пересыхает во рту и застилает пеленой глаза… Сорваться бы с места…

Но Гриша остался.

Он потряс головой, отгоняя морок, разгоняя кровь, потопал ногами, пару раз сделал махи руками, глубоко вздохнул и пошёл. Будь что будет, но оставлять Дашу одну он не намерен. Уйдёт только вместе с ней. Гриша мысленно задал себе вопрос, отчего взялся опекать девчонку? Да так рьяно взялся опекать, будто увлёкся ею. Подумал и усмехнулся. Увлёкся! Вот уж нет. Наверное, всё дело в том, что проблемы у них немного схожи. Он похоронил жену, она мужа. Он бродит по кладбищу ночами, она тоже. Но он не любил жену, а она, интересно, мужа любила? Снова усмехнулся, глянул на фонарь. Тот как раз погас и снова зажегся после секундной паузы, подмигнул будто, не то соглашаясь с Гришиными рассуждениями, не то отвергая их. Да будет! Это всего лишь фонарь! Неисправный причём…

Музыка, действительно красивая музыка, звучала всё громче. Гриша приближался к источнику звука, и ловил себя на мысли, что хочется лечь на землю, закрыть глаза и слушать, слушать, качаясь в этой волнующей мелодии как на волнах. И пусть бы она не заканчивалась. Он готов раствориться в ней, плыть вместе с ней всё дальше и дальше… Стоп! Григорий распахнул глаза. Боже, и когда он успел прилечь? Ведь шёл, довольно быстро шёл, настолько, насколько позволяла видимость.