Пусть мы и не все улавливали в потоке греческого языка, однако владели им довольно, чтобы понимать сестру Харакса, отвечать ей и ценить тонкость ее формулировок, всегда искрящихся находками.

Наслаждаясь возвращением на твердую почву, я внимательно следил за хозяйкой дома.

Ей было хорошо за тридцать, но она излучала свежесть. Ее чудесные рыжие волосы были усыпаны фиолетовыми цветами и пенились над ее чистым, высоким лбом. Прямой нос, красиво очерченный рот, затененные длинными ресницами глаза – поначалу они показались мне ничем не примечательными, но в них таился ее взгляд, пленительная смесь насыщенности и отрешенности. Легкая полнота сладостно округляла ее силуэт, не утяжеляя его, но придавая любому его ракурсу обаяние и нежность. Эта черта говорила о ее чувственности, жизнелюбии, гурманстве и единении с чарующим пейзажем, щедро одарявшим фруктами, цветами, виноградниками и птицами. Гладкой и упругой шелковистой кожей сияли и ее золотистые голени, и прекрасная грудь, свободная от всяких пут и ясно угадываемая под легким платьем.

Наша беседа замерла, покинув свое прежнее русло. Девушки предложили нам дивных яблок, и я заметил, что вдоль тамарисков, оплетая их стволы и ветви, цветут розы; от них шел чарующий аромат.

Мы и заметить не успели, как сестра Харакса гостеприимно устроила нам на Лесбосе жилье и определила подробности нашего пребывания. Не слушая смущенных протестов, она отдала нам в распоряжение дом, соседний с фамильной оливковой рощей, обещала объявить во всеуслышание о моих врачебных навыках и перечислила ближайшие празднества – процессии, балы, состязания в танцах, пении и поэзии, загодя пригласив нас к участию во всех развлечениях.

Харакс, обычно крикливый и болтливый, присмирел и внимал сестре, как ребенок, лишь блестя глазами и согласно кивая. Рядом с сестрой этот неуравновешенный здоровяк превращался в десятилетнего мальчишку. К нам присоединились младшие братья с женами. Уже вечерело, когда Харакс попросил сестру спеть. Девушки принесли ей лиру. Я заметил, какие у нашей хозяйки крепкие пальцы – мозолистые, с надежной защитой, позволявшей им часы напролет, не кровоточа, извлекать звуки из струн; глядя на эти закаленные трудами руки, я с тоской вспомнил свою египетскую возлюбленную Мерет. В бледно-алой тени тамарисков поднялся мелодичный шепот:

Перебирая струны лиры, наша хозяйка расшевелила и струны моей души. Ее низкий приглушенный голос сливался с текучими арпеджио, она пела не о чьей-то любви, а о любви вообще, будя во мне всполохи воспоминаний; она объединяла их именем Эрота, этого божества, чьи визиты мы так ценим. Никогда прежде я не слышал столь безыскусных слов, тревожащих знакомые, но до сих пор не высказанные чувства. Обернувшись к Нуре, я увидел, что и она испытывает то же смятение. Нас глубоко тронули эти короткие стихи. Они не только напомнили нам сокровенные мгновения нашей жизни, но и показали, что в самой глубине все люди схожи. Говоря о себе, наша хозяйка говорила и обо мне, и о нас всех. Ее поэзия ткала неожиданные связи, создавая особое братство слушателей.

Звуки умолкли, и мы тотчас присоединились к шумному хору собратьев, которые требовали новой песни.