Она выдержала драматическую паузу. – Символичный поступок.

Алиса хохотнула, но, с точки зрения Джейн, ее смех больше походил на икоту. Воодушевившись, она включила свой сценический имидж:

– Смех – лучшее лекарство, верно?

– Верно, – подтвердила Алиса. – Кто не смеется, того тянет в религию.

Джейн могла бы пропустить это мимо ушей. Но разговор о буддизме придал ей храбрости, и вообще – подруги они или нет? Тем не менее она покосилась в окно и только потом призналась:

– На самом деле меня, если хочешь знать, затянуло. Неглубоко, но все-таки.

– Да что ты говоришь? С каких это пор? То есть с какой стати?

– Пару лет назад. Это, так сказать, приводит в порядок мысли. Спасает от… безнадежности. – Джейн гладила сумочку, словно хотела утешить.

Алиса не верила своим ушам. Ей всегда казалось, что в этом мире все безнадежно – и ничего тут не поделаешь. Какой смысл менять свои воззрения в конце пути? Она прикинула, как лучше ответить – поддержать или отшутиться, – и решила в пользу второго.

– Если твой бог разрешает пить, курить и любить – тогда ничего страшного.

– О, такие пустяки его не волнуют.

– А богохульство? По-моему, когда речь заходит о боге, это – как лакмусовая бумажка.

– Ему безразлично. Он выше этого.

– Тогда одобряю.

– Он тоже. Одобряет.

– Странное дело. Я хочу сказать, боги, как правило, порицают.

– Неужели я пришла бы к богу за порицанием? Мне этого хватило выше крыши. Милосердие, прощение, понимание – вот к чему тянется человек. И конечно, к идее высшего промысла.

– А кто кого выбрал, если, конечно, это правомерный вопрос: ты его или он тебя?

– Вопрос абсолютно правомерный, – ответила Джейн. – По всей вероятности, притяжение было взаимным.

– Что ж, это… комфортно.

– А ведь многие не понимают, что с богом должно быть комфортно.

– Откуда это? Похоже на «Бог меня простит, это его работа»{3} – так, кажется?

– Да. На протяжении веков люди только усложняли Бога.

По вагону провезли тележку с легкими закусками, и Джейн взяла себе чаю. На дне сумки она раскопала ломтик лимона в специальной пластмассовой коробочке и шкалик коньяка из гостиничного мини-бара. Ей нравилось вести подковерные игры с издателями: если те заказывали им номер в приличном отеле, она держала себя в рамках. К примеру, в этот раз ограничилась лишь коньяком и виски, потому что хорошо отдохнула. Зато однажды (дело было в Челтнеме), когда публика приняла их весьма прохладно, а ночевать пришлось на продавленной койке, Джейн так разозлилась, что выгребла из мини-бара все подчистую: спиртное, шоколад, арахис, открывалку для бутылок и даже формочку для льда.

Тележка, дребезжа, укатила дальше. Алиса тосковала по тем временам, когда в каждом поезде был настоящий вагон-ресторан: столовое серебро; официанты в белых куртках, обученные подавать овощи одной рукой при помощи вилки и ложки; ненавязчивый пейзаж за окном. Все перемены в жизни, подумалось ей, сводятся к постепенной утрате наслаждений. Они с Джейн примерно в одно и то же время утратили тягу к любовным приключениям. Она утратила интерес к спиртным напиткам, а Джейн – к еде, точнее, к ее качеству. Алиса теперь занималась цветоводством; Джейн увлекалась кроссвордами, а для ускорения процесса вписывала слова, совершенно не подходившие к определениям.

Джейн была признательна Алисе: та никогда не ворчала, если Джейн прикладывалась к спиртному раньше, чем позволяли приличия. На нее нахлынула нежность к собранной, терпеливой подруге, благодаря которой они ни разу не опоздали на поезд.

– Какой приятный молодой человек вел эту встречу, – вспомнила Алиса