– Что «это»?

– Байку про Грэма Грина.

– Да был один… как его… Ты, кстати, знаешь – мы обе у него печатались.

– Джим?

– Вот-вот.

– Как ты могла забыть его имя, Джейн?

– Забыла – и все тут. – Поезд без остановки пролетел мимо станции; на такой скорости названия было не разглядеть. С чего это Алиса так взъелась? Сама тоже хороша. – Кстати, ты с ним тогда переспала?

Алиса слегка нахмурилась:

– Веришь ли, не помню. А ты?

– Я тоже запамятовала. Думаю, ты первая, а я за тобой.

– Уж не выставляешь ли ты меня потаскушкой?

– Не знаю. Скорее, я себя выставляю потаскушкой. – Джейн посмеялась, чтобы скрыть полуправду.

– Как по-твоему, это хорошо или плохо, что мы не можем вспомнить такие детали?

Джейн показалось, что ее снова пригласили на сцену, чтобы задать каверзный вопрос. По давней привычке она переадресовала его Алисе – та была у них главной, задавала тон, пресекала эксцессы.

– А ты как считаешь?

– Вне всякого сомнения, это хорошо.

– А почему?

– Да потому, что к таким вещам надо подходить с позиций дзен-буддизма.

Время от времени Алису заносило, и простые смертные не поспевали за ее мыслями.

– По-твоему, буддизм учит забывать имена любовников?

– В каком-то смысле, да.

– Мне казалось, буддизм учит верить в переселение душ.

– Конечно; а иначе как объяснить, что все наши любовники – свиньи?

Они с пониманием переглянулись. Хороший у них получился дуэт. Когда их стали приглашать на встречи с читателями, они быстро смекнули, что будут намного эффектнее смотреться в паре. На какие только фестивали не заносила их судьба: в Хэй и Эдинбург, в Чарлстон и Кингс-Линн, в Дартингтон и Дублин; даже в Аделаиду и Торонто. Поскольку они всюду ездили вместе, издателям не приходилось тратиться на сопровождающих лиц. На сцене они подхватывали реплики друг дружки, проявляли взаимовыручку, лихо отбривали ведущего, если тот имел наглость зубоскалить, и давали автографы только тем, кто приобретал их книги. По линии Британского совета они регулярно выступали за рубежом, пока в Мюнхене Джейн, будучи в легком подпитии, не позволила себе какое-то непарламентское выражение.

– Какое у тебя осталось самое жуткое воспоминание?

– О чем – об амурных делах?

– Угу.

– Джейн, что за вопрос?

– Учти: нам рано или поздно его зададут. Такие нынче нравы.

– Изнасилования, к счастью, удалось избежать, если ты к этому клонишь. По крайней мере… – Алиса призадумалась, – суд вынес бы вердикт: «Невиновен».

– А все-таки? – Не получив ответа, Джейн заявила: – Пока ты соображаешь, буду любоваться природой.

С рассеянной благосклонностью она провожала глазами рощи, поля, живые изгороди, стада коров. Горожанка до мозга костей, она расценивала сельскую жизнь с чисто утилитарных позиций: отара овец сулила рагу из молодого барашка.

– Помню один случай… хотя и не вполне очевидный. Да, могу сказать, что самое жуткое воспоминание оставил по себе Саймон.

– Саймон – который? Писатель? Издатель? Или просто «Саймон-ты-его-не-знаешь»?

– Писатель. Это случилось вскоре после моего развода. Позвонил, напросился в гости. Обещал привезти хорошего вина. Приехал. А когда понял, что ему ничего не обломится, закупорил початую бутылку и унес с собой.

– И что там было?

– Где?

– В бутылке, где же еще, – шампанское?

Алиса подумала.

– Нет, вряд ли – шампанское пробкой не заткнешь. Ты, наверное, хотела спросить: итальянское или французское, белое или красное?

По ее тону Джейн поняла, что Алиса недовольна.

– Сама не знаю, что я хотела спросить. Но это плохо.

– Что плохо? Забывать свой вопрос?

– Нет, затыкать початую бутылку. Хуже некуда