Случаи такого долгожительства имели место лишь в «каменных острогах». В заслужившие жуткую славу монастырские «земляные остроги» сажали на несколько месяцев – и узник выходил оттуда инвалидом; сажали на год-два – не выходил никогда…

Исследователь 19 века свидетельствовал:

«Земляные тюрьмы представляли собой вырытые в земле ямы в три аршина глубины; края у них были обложены кирпичом; крыша состояла из досок, на которые была насыпана земля. В крыше находилось небольшое отверстие, закрываемое дверью… Для спанья пол устилался соломою. Для естественной нужды подавались особые судна, которые подымались и очищались раз в сутки. <…> В этот темный, сырой погреб, вырытый в земле, опускали живого человека, часто скованного по рукам и ногам. В подобных тюрьмах во множестве водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного узника; были случаи, когда крысы объедали нос и уши у сидевших в подземной тюрьме “преступников”. Давать им что-либо для защиты от этих мелких хищников строго запрещалось. Виновные в нарушении этого правила наказывались чрезвычайно сурово. Так, например, караульщик за то только, что он дал находившемуся в Соловецкой земляной тюрьме “вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову” палку для обороны от крыс, был за такую поблажку бит нещадно плетьми»1.

Существовали при монастырских тюрьмах и пыточные камеры со всей необходимой оснасткой… Известен характерный случай: Иоанн IV Грозный одобрил предложенный на высочайшее утверждение проект строительства каменного Соловецкого монастыря (прежний, деревянный, сгорел) – лишь при условии увеличения посадочных мест в «земляном остроге» и строительства при нем «избы пытошной»…

Спасо-Ефимьевский монастырь был знаменит не только своей подземной тюрьмой. Именно в нем с 1836 года хранились архивы Десятого присутствия Святейшего Синода – засекреченного подразделения, отпочковавшегося в том году от Канцелярии розыскных раскольнических дел Синода.

До декабря 1917 года в монастырские хранилища исправно поступали папки с самыми различными делами: материалы по розыску ересиархов и мистиков, практикующих крайне опасные, порой кровавые ритуалы, соседствовали с историями людей, облыжно и нелепо обвиненных кликушами в богопротивных и колдовских делах2… Зачастую попадались и дела заведомых сумасшедших, чей бред имел религиозную окраску и был признан опасным для православной церкви.

В самом начале 1918 года в обитель заявился отряд матросов, шумных, пьяных, – черная форма перекрещена пулеметными лентами, винтовки с примкнутыми штыками, красные ленточки на бескозырках, ручные бомбы у пояса.

Монастырь затих в тревожном ожидании. Сокровища ризницы и самые ценные иконы были надежно припрятаны, но ожидать можно было всего… Однако незваные гости заинтересовались тем, что никто и не думал прятать – старыми бумагами. Пожелтевшие папки паковали в брезентовые тюки, грузили на монастырские подводы – тех не хватало, матросики быстренько реквизировали в окрестных деревнях подвернувшийся под руку гужевой транспорт.

Командовавший матросами человек выглядел на их фоне более чем нелепо: невысокий, худощавый, в элегантнейшем «буржуйском» костюме под бобровой шубой, в бобровой же шапке и с тростью. Оружия человек не носил, по крайней мере на виду.

Настоятелю лицо странного командира показалось смутно знакомым. Но ни имя, ни обстоятельства встречи отец Елиозар так и не сумел вспомнить, пораженный внезапным беспамятством…

И потом, спустя полтора года, на допросе в ЧК, – поведал следователям, весьма интересующимся личностью статского советника Буланского, о своих встречах с Богданом Савельевичем в Синоде, и о его визитах в обитель. Но о последнем приезде, состоявшемся в морозном январе восемнадцатого, напрочь позабыл.