И запись оборвалась – совершенно неожиданно.
Заставка.
Текстовое дополнение: «Применение психосуггестивных методов допроса (оператор Мельник) позитивных результатов не принесло. Коэффициент ментального сопротивления превышает семь единиц по шкале Барченко. Объект агрессивен, на введение прометазина реакция не выражена. Принято решение использовать миостагнатор, что привело к летальному исходу».
Светлов сел на кровати, чувствуя, как кровь прилила к щекам. Что же получается? Выходит, они ее замучили… Ее красивое, холодное лицо – теперь лицо трупа. Что она сделала плохого? Почему она? А если бы на ее месте была Соня? Или те девочки-школьницы? При введении обычному человеку миостагнатора практически гарантирован летальный исход, препарат парализует сердечную мышцу…
Что это означает? Зачем они это сделали?
Единственный возможный ответ: в Валентине увидели не человека.
Нелюдь? Но почему? Седативные препараты иногда могут дать противоположный эффект, и вместо сна наступает моторное возбуждение, которое можно принять за проявление нечеловеческой силы…
Светлов отключил персик.
Ты знал, на что шел… Никто ее не мучил. Это всего лишь несчастный случай… Все нельзя предусмотреть. Индивидуальную непереносимость того же прометазина, например… Ты же не врач, кто его знает, что там приключилось на самом деле… Но все же, все же, если бы Контора не заинтересовалась этим делом – Валентина осталась бы жива. Ехала сейчас бы в поезде домой в Дно, или где она там жила…
Дела минувших дней – II
Коемуждо по делам его…
Церковная инквизиция на Руси и в России никогда не отличалась ненужной и публичной жестокостью – хотя и была не раз в том попрекаема.
Лишь один пример: ересь жидовствующих (или, как стали ее называть ее политкорректные граждане несколько веков спустя – новгородско-московская ересь). Крупнейшая ересь 15-16 веков, давшая обильные ростки и побеги, во многом предопределившая главную беду века грядущего – Раскол.
Число же попавших на костер еретиков смехотворно мало: в Новгороде архиепископ Геннадий – главный инквизитор тех лет – приговорил к огненной казни двоих: архимандрита Кассиана и Некраса Рукавова (у последнего перед казнью был вырван раскаленными щипцами язык). В Москве сгорели еще трое: Иван-Волк Курицын, Дмитрий Коноплев, Иван Максимов. И всё! Всего пять аутодафе – на прочих покаявшихся жидовствующих налагали епитимьи, упорствующих снимали с церковных и государственных должностей, самых отпетых заключали в тюрьмы. Инквизиции католических стран сжигали в аналогичных случаях тысячами…
Но мягкость Русской инквизиции не означала мягкотелости. Работа шла на результат, а не на публику, привлекаемую на площади зрелищем корчившихся в огне осужденных еретиков и чернокнижников. Кстати говоря, сжигали на Руси всегда в срубе – и любители жутких зрелищ мук казнимого разглядеть не могли. В результате, уступая той же испанской инквизиции числом аутодафе на два порядка (десятки казней против тысяч) – инквизиция православная добилась аналогичного результата: ни одной религиозной войны в российской истории не зафиксировано.
Впрочем, справедливости ради надо признать, что церковные тюрьмы, куда попадали избегнувшие костра, гуманизмом к заключенным не страдали. Некоторые (тюрьма Соловецкого монастыря, тюрьма Спасо-Ефимьевского монастыря) приобрели особо печальную известность благодаря материалам, просочившимся в печать во времена тех или иных «оттепелей». Но узилища существовали при каждом из сотен православных монастырей – и пустовали крайне редко. Сроки заключения в приговорах не указывались – «впредь до раскаяния и исправления» – некоторые живучие узники умудрялись отсидеть по пятнадцать, а то и по двадцать лет…