И доказывала, радуя всех успехами в учёбе, выигранными конкурсами скрипачей, увлечением иностранными языками. Всё кончилось, когда мне исполнилось двенадцать лет. Мама упала на моём очередном выступление, и к приезду скорой уже не дышала.

Инсульт, перечеркнувший спокойную жизнь нашей семьи. Дед ушёл в тот же вечер от инфаркта, не справившись с новостью о смерти дочери, бабушка не проснулась через два месяца, оставив нас с отцом совершенно одних. Потерянных, убитых горем и не знающих, как дальше жить.

С того дня за скрипку я больше не бралась, запрятав её подальше на антресоль. Потихоньку мы пришли в себя, а к моему шестнадцатилетию папа привёл в дом Марту — полную противоположность маме. Крупная, громкая, временами хабалистая, но умеющая вкусно готовить. Наверное, отец опирался именно на это качество, устав от пресных супов и слипшихся макарон.

Удивительно, как пословица о пути к мужчине через желудок точно укоренилась в нашем доме. Через полгода папа буквально смотрел новой жене в рот и плясал под её дудку. Не скажу, что Марта плохо относилась ко мне, но её потребности вышли на первый план, а мои топтались где-то на галёрке.

С подачи мачехи я получила не ту профессию, потому что не смогла поступить на бюджет, а оплачивать обучение она запретила, с её же хитрых манипуляций и с моей дурной доверчивости оказалась здесь в компании убогого ремонта и бегающих тараканов.

Конечно, виновата я сама, но ослеплённая любовью, подпитанная уговорами, что можно продать эту конуру и погасить большую часть ипотеки, повелась и обменялась с ней квадратными метрами. Сёма тоже подлил мёда, обещая вечную любовь и рай в нашей общей квартире. Где теперь этот рай?

Правда, с продажей тараканника вышла осечка. Неблагоприятный район, аварийный дом, убитая потопами и временем квартира. Предложение было до слёз смешным — почти бесплатно, и мы отложили торги на потом. Как хорошо, что так сошлись звёзды, иначе жить мне пришлось бы на улице.

Глядя на трещину, пересекающую кривой линией стену коридора, я подумала, что на улице, наверное, не так и плохо. Надо было убраться, смыть пыль, отмочить посуду и отдраить плиту с раковиной, но у меня хватило сил лишь доплестись до кухни, сесть на ободранную табуретку и разгонять живность, вспоминая прошлое и обдумывая будущее. Мысли о настоящем приносили боль и раздирали внутренности.

Я была уверена, что Семён сейчас проводит время намного лучше меня. В нашей спальне, в нашей кровати, не со мной… В какой момент я упустила его охлаждение ко мне? Не увидела тревожных звоночков, не почувствовала другой женщины, крадущей моего мужа.

Через пару часов приехала Машка, привезла бутылку вина, поплевалась от вида квартиры, обругала не самыми лестными словами Марту с отцом и в сотый раз прокляла Сёму с его шмарой. А потом увидела на столе документы, вручённые мне нотариусом, и понеслось.

До самого утра она перекрикивает ор алкашей за стеной, обещает Караваеву грядущую импотенцию, а его жабе гнойники по всему телу.

— Ну как ты будешь жить в этой вонючей помойке? — выдыхается она, отодвигая бутылку, которую так и не открыла. — Давай вернёмся ко мне.

— Нет, Маш, — с тоской осматриваю отклеившийся угол обоины и покосившийся от сырости шкафчик. — Мне пора спускаться с небес и обустраивать свой быт. Сделаю потихоньку ремонт, заведу кошку, высплюсь в конце концов.

— Где выспишься, Долли?! — снова переходит на повышенный тон Горнова. — На тех пружинах, что торчат из убогого дивана? Здесь же ничего нет! Ни постельного белья, ни подушки с одеялом! Господи, да тут даже холодильник не работает и в нём поселилась плесень!