Я задержался возле ее могилы на Смоленском кладбище. Впрочем, рядом со мной у свеженасыпанного холмика земли, смешанной со снегом, стояли и другие люди. Кто-то приглушенно всхлипывал. Иные стояли молча, погруженные в молитву, изредка осеняя себя крестным знамением. Сзади перешептывались две женщины… я расслышал слова: праведница… угодница Божия… блаженная… надо будет землицы с ее могилки-то взять, авось поможет… А мне было горько и стыдно. За то, что когда-то в детстве я бросал в Ксению камнями. За то, что столько лет считал ее сумасшедшей. Мало того, смеялся над ней. А еще за то, что так и не смог отблагодарить ее за счастье, которое она даровала нам с Лизонькой. Прости меня, Ксения…

В этот миг я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и увидел стоящего рядом простолюдина, смотревшего на меня в упор. И хотя годы до неузнаваемости изменили этого человека, я узнал его…

– Сенька!

Он попытался улыбнуться:

– А я тебя сразу узнал, нем… – Семен осекся, не решаясь назвать меня детским прозвищем.

И тут я заметил на его деснах зловещую черно-серую кайму, потом перевел взгляд на его руки и понял – этот человек неизлечимо болен. Налицо все симптомы тяжелого отравления свинцом. Бедный Сенька!

– Ты уж, приятель, договаривай – немчонок! – улыбнулся я, стараясь не подать виду, что знаю и диагноз, и прогноз его болезни… – Чай, мы с тобой старые друзья. Только давай отойдем в сторонку, чтобы людям не мешать. Думаю, нам есть о чем поговорить. Ведь столько лет не виделись! А когда-то вместе по улицам бегали, даже дрались. Помнишь?

Он кивнул. И в его глазах промелькнул слабый огонек радости.

До самой темноты мы с Семеном стояли среди заснеженных могил и беседовали о том и о сем. Я рассказал ему о своей учебе в Геттингене, о покойной матушке, об Иване Крестьяныче, Миханле и Лизоньке. Дал ему визитную карточку со своим адресом и пригласил в гости. В ближайшее воскресенье я жду его к себе. Должны же мы отпраздновать нашу встречу! Какой я ему барин? Для него я был и навсегда останусь Яшкой-немчонком.

– Вдобавок, дружище, ты, кажется, немного нездоров. В таком случае я хорошенько осмотрю тебя, назначу лечение: на всякую болезнь найдется лекарство…

– Поздно уже! – горько вздохнул Семен. – Как стал живот болеть да руки отказали, пошел я к врачу. Он меня осмотрел. Потом спросил, кем я работал. Я ему сказал – кровельщиком. Тут он мне говорит: это ты, братец, свинцом отравился (крыши-то мы и впрямь свинцом паяем). И жить тебе осталось всего-то ничего. – Семен оглянулся на белевший поодаль Троицкий собор. – Вот на этой церкви я в последний раз работал. Вместе с Ксенией мы ее строили. Теперь она на вечный отдых легла. Скоро и мой черед.

– Как это – вместе строили? – спросил я, отчасти из любопытства, отчасти ради того, чтобы отвлечь друга от мыслей о скорой и неизбежной смерти…

– А вот как, – ответил Семен. – Сам-то я не видел, а один из каменщиков… приятель он мне… рассказывал, будто, когда они стены возводили, стройка у них застопорилась. Да и как тому не случиться, если они полдня кирпичи на леса таскают, а в оставшееся время стены кладут! Только вдруг стали они примечать: как поднимутся поутру на леса, там кирпича лежит полным-полнехонько, знай только орудуй мастерком! Что за притча? Выходит, кто-то им по ночам на леса кирпичи носит? Вот мой приятель и решил выследить, кто бы это мог им помогать и с какой стати. Спрятался под тачку, и что же?.. Пришла, говорит, ночью какая-то старуха, по виду нищенка, и всю ночь в заплечных носилках кирпичи на леса таскала. Чудная старуха и одета чудно – юбка на ней красная, а кофта зеленая. Сам-то он нездешний, из Архангельска, оттого не знал, кто она такая. Да как рассказал мне о ней, я сразу понял – это же Ксения! Вот ведь оно как! А мы-то в нее камни бросали… а того не думали, что Божьего человека обижаем! Она ведь столько людям помогала. Вот я все и собирался у нее прощения попросить. А еще, чтобы она Леньку моего… он ведь теперь один на свете останется. Да только все надеялся, что, может быть, как-нибудь обойдется… вот и опоздал!