Подойдя, нажимаю клямку* одной из створок ворот (она со скрипом открывается) захожу в длинный широкий двор. Справа, на высоком фундаменте, с высокой крышей дом, слева коровник. Рядом с ним, в палисаднике, копанка* с водой, где плавает десяток откормленных гусей, а рядом прохаживается и гергочет черный, с красными соплями индюк, сопровождая нескольких своих подружек.

На все это из своей конуры хмуро глядит мохнатый и злой волкодав Додик. Рядом перевернутая вверх дном немецкая каска, из которой его кормят. Прошлым летом я хотел ее взять, чтоб примерить, но пес едва не оттяпал мне пальцы.

– Привет, – говорю я, проходя мимо, в ответ Додик дважды басисто гавкает.

Бабушка стоит у печки летней кухни, пристроенной сбоку дома и, варит кукурузную затирку поросенку Ваське.

Она высокая, в белом платочке, темной кофте и такой же длинной юбке. У них с дедом были семеро детей. Три сына погибли на фронте (оттуда вернулся только папка), со стариками живут младший сын – дядя Женя и дочка Рая.

Во время войны, вместе с дедом, бабушка работала забойщиком* в шахте, где подорвала здоровье и часто прихварывает.

– Здравствуйте бабушка Варя! – громко ору с порога.– Мамка прислала меня за ряженкой.

– Доброе утро, унучек,– улыбается она. – Щас слажу в погреб и достану.

– А де дед? – почесываю ногу о ногу.

– Де где ж ему быть? В саду или огороде.

Я выскакиваю из кухни и открываю калитку в сад, похожий на сказку. Таких у нас на поселке Краснополье, что на краю города, ни у кого нет.

Сразу же за калиткой, по центру сада, одна за одной, три, выше крыши дома, груши – лимонки, за ними, такие же высокие еще две – «лесные красавицы». Справа и слева, уходящие вдаль ряды анисовки, боровинки и белого налива, перемежающиеся красной и желтой алычой, а в дальнем конце несколько черносливов.

Груши дед Левка сажал, когда на свет появлялся сын, и первая была папкина.

Все деревья такие большие потому, что каждую весну и осень дед щедро удобряет сад с огородом коровьим навозом – трехлеткой.

Когда наступает лето, ветви на них ломятся от плодов, которые с удовольствием едят, а еще варят повидло с вареньем и сушат на зиму.

Спросите, откуда я все это знаю? Наверное, потому, что башковитый, так говорит папка.

Я, к примеру, могу читать с пяти лет, считаю до тысячи и даже имею свои книжки: «Конек Горбунок», «Чук и Гек», «Приключение Буратино», «Волшебник изумрудного города» и «Старик Хоттабыч»». А еще у меня хорошая память: того же «конька» знаю наизусть. Как и два стиха Пушкина – про Лукоморье и царя Салтана.

У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо – песнь заводит,

Налево – сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой…

До чего же красиво, просто дух захватывает!

Ладно, что-то я сильно разболтался, где там мой дед Левка?

А вон и он, в самом дальнем конце сада возится у своих ульев. За ними обширный, жирно отливающий черноземом огород с одинокой яблоней – дичкой на меже, а еще дальше, до самого горизонта, голубая степь, в которой виднеются шахтные терриконы.

– Дедуля! – кричу, – здравствуй!

Ближе не подхожу, боюсь. Прошлой осенью меня жиганула у улья в щеку пчела, я завизжал как поросенок и дал стрекача к бабушке, где та поставила мне припарку.

Дедушка неспешно оборачивается, и идет ко мне. Он на голову выше бабушки, с бритой наголо головой, в синей сатиновой рубахе навыпуск и широких штанах. На ногах галоши.