Затем к нам подходят мама с Лялькой, у которой в кулачке зажата ветка сирени.

– Ня, – говорит сестричка, протягивая ее папке.

Он нюхает, делает вид, что чихает, и мы все смеемся.

Чуть позже я вприпрыжку бегу к воротам и выхожу на улицу. На ней многое изменилось: куры с петухом куда-то ушли, на их месте, в траве играют два кота – наш и соседский.

А на лавочке дома напротив, сидит дед Егор Резников и, закинув ногу на ногу, дымит папиросой. Дед в защитного цвета военном картузе и с усами, как у Буденного (его я видел на картинке). Моя бабушка Варя и его жена Мотя – родные сестры.

Но если бабушка Варя тихая и худая, то баба Мотя горластая и в два обхвата. Они вместе работали в войну в забое, но баба Мотя сохранила здоровье. Если на улице кто из соседей гоняет жену (такое порой случается), она сразу же идет туда и может съездить обидчика по роже.

Дед же – почетный гражданин города.

Когда в Гражданскую белоказаки подходили к Брянке, намериваясь взорвать и затопить шахты, они с дедом Подколзиным организовали рабочую дружину, и та удержала город до подхода красных. Затем дед возглавил шахту «Мазуровскую», что в степи на склоне дубовой балки и стал давать стране угля.

За это в Харькове был награжден лично Косиором* орденом Трудового Красного Знамени. Этот орден он давал мне как-то подержать в руках. Очень красивый. Кроме него у деда есть кавалерийский карабин с желтой ложей, хранящийся на стропилах в коридоре, чтобы я туда не добрался.

У деда Егора с бабушкой Мотей, три сына: дядя Володя, он воевал, как мой папка и работает в горкоме; дядя Витя, тот служит в уголовном розыске, и дядя Коля (он больной на голову). У дяди Вити имеется пистолет «ТТ», он мне подарил от него гильзу.

А еще у меня есть прабабушка, такой ни у кого из пацанов нету. Ей почти сто лет, зовут Литвинихой, живет в доме у Резниковых. Прабабушка выше своих дочек, грузная, с клюкой и на улицу выходит редко. Одевается по старинному: в длинную темную юбку, ситцевую с оборками кофту, на голове летом белый платочек.

Когда она сидит на лавочке и видит меня бегающим по улице, всегда машет рукой приглашая посидеть рядом.

Я подхожу, говорю «здравствуй ба» и усаживаюсь рядом. После этого Литвиниха достает откуда-то красивую золотистую баночку и угощает правнука монпансье – это такие разноцветные леденцы, очень вкусные. В магазине их не бывает, откуда такие у бабули тайна.

Пока я грызу леденцы, она расспрашивает, какие на улице новости, я рассказываю.

Из разговоров родни знаю, что бабушка родом из Сватово, ее муж был на железной дороге начальником и жили они богато.

После революции у Литвинихи на нашем поселке была своя палатка, где она торговала маковниками, сайками и пирогами, а еще у нее столовались (отменно готовила), начальник шахтоуправления и прокурор. Как-то раз к Литвинихе за что-то придрался участковый, захотев прикрыть торговлю и при этом заматюкался.

Бабуля тут же съездила ему по уху, поскольку грубости не терпела, да так, что милиционера отливали водой. За это ей ничего не было (прокурор сказал, так дураку и надо), а над участковым в поселке долго потешались

– Ну, здорово, казак, – говорит дед Егор, когда я подхожу и мы ручкаемся*. – Куда навострил лыжи?

– К деду Никите.

– В таком разе передай ему поклон (окутывается дымом).

– Передам, – киваю я и, пройдя шагов двадцать вперед, взбегаю на обочину пересекающей улицу, автотрассы. Она широкая, прямая, обсажена по сторонам деревьями и тянется через степь от Луганска до Донецка, через Алчевск и нашу Брянку.