Малорослый генерал накричался, дал волю гневу, порвал расписания, а заодно и боевые листки, и вместе со свитой выскочил из казармы. Пока проверяющие один за другим, перемигиваясь и ухмыляясь, покидали расположение, Туманов стоял по стойке смирно, приложив руку к козырьку, но едва последний офицер вышел за дверь, подполковник резкими и энергичными шагами устремился к Раскильдиеву. Командир батальона подскочил к широкоплечему крепышу-лейтенанту, схватил руками его за плечи и так сжал, что лейтенантские погоны свернулись трубочками и нитки, которыми они были пришиты к шинели, затрещали.

– Не троньте погоны, товарищ подполковник! – попытался вырваться лейтенант из его медвежьих объятий и судорожно задергался. – Я плохой офицер! У меня ничего не получается, я лучше уволюсь из армии. Но не смейте трогать мои погоны!

Туманов опомнился и выпустил из своих цепких пальцев плечи Раскильдиева, отошел на шаг назад и громко произнес:

– Смирно, лейтенант!

Командир взвода замер и вытянулся в струнку.

– Объявляю тебе выговор!

– За что?

– За… за… за… Сам знаешь, за что! За неопрятный внешний вид! Иди и почисть свои сапоги.

Раскильдиев растерянно опустил взгляд на обувь и увидел, что действительно сапоги были грязноватыми, видимо, по пути из автопарка он ступил в лужу и забрызгал их.

– Есть выговор! – улыбнулся лейтенант. – Разрешите идти?

– Иди, пиши расписание. Лично проверю! Бери в руки наставления и переписывай слово в слово. Не торопись, до утра у тебя вагон времени.

Чтобы завершить рассказ об Ослоняне, придется забежать немного вперед. У генерала состоялась весьма примечательная беседа с резервистами, прибывшими в лагеря. Их быстро переодевали, кормили и вывозили работать на капониры и доты, на технику, от греха подальше, пока мужики не успевали напиться или, что было точнее, не успели опохмелиться. С одним таким индивидуумом Эдик попытался провести воспитательную работу, мол, какого черта ты так напился?!

Помятая, опухшая, небритая «личность» отшутилась анекдотом. «Вчера пил, с утра было тяжко, и думал, что умру. Но сегодня опохмелялся – лучше бы я действительно вчера умер…»

Ну что с таким кадром сделаешь, сплошной кабацкий фольклор. Внезапно на пункте приема появился генерал Ослонян.

– Строиться! – громко скомандовал полковник из его свиты. – Всем встать! Живее, живее! Смирно!

Новички, поругиваясь, с матерками, попытались построиться в одну шеренгу.

– Подравняться! Что за строй? – продолжал выражать недовольство полковник.

Ослонян вышел вперед и махнул рукой:

– Вольно, не шумите, полковник Яблоненко. Видите, перепугали людей, что они про нас потом расскажут дома? Скажут, мол, военные только орут, кричат и командуют? Я хочу просто поговорить с солдатами. Кто тут отвечает за воспитательную работу?

– Я! Капитан Громобоев.

– Вот и славно, заведи людей куда-нибудь и посади.

Эдуард выполнил распоряжение генерала, и тот принялся беседовать с собравшимися:

– Товарищи солдаты! Все вы знаете, какая сложная обстановка в стране. Перестройка, гласность, демократизация, ускорение, понимаешь ли, реформы в экономике. Но есть силы, которым не нравятся позитивные изменения, понимаете ли! Вот, например, Карабах! Устроили там, понимаешь ли, барабах!

– Вот сказанул: Карабах – барабах! Какой забавный генерал, – хохотнул кто-то из последних рядов.

Генерал Ослонян невозмутимо продолжал:

– Я хочу довести до вас истинную обстановку, как все на самом деле, понимаете ли! Азербайджанские экстремисты, понимаешь, затеяли резню в Сумгаите, в Баку, резали армян! Женщин, детей! Насиловали! Сердце разрывается от боли! Это надо было прекратить, и армянские мужчины освободили Карабах! От азербайджанских экстремистов!