Генерал хотел было еще раз ткнуть Громобоева в грудь, но передумал упирать пальцем в боевые орденские колодки и, чуть сместив направление, ткнул в пуговицу кителя.

На Эдика внезапно нахлынуло, сердце бешено заколотилось и в висках запульсировала кровь, его переполнило желание дать в морду, с размаху, с оттягом, завалить на пол и запинать этого мордатого и холеного начальника, брызгающего слюной. В мозгу промелькнула шальная мысль: «Эх, справиться с таким кабаном в честном поединке было бы нелегко, и если по-честному, то практически совсем не реально, но если неожиданно ударить хорошенько коленом по яйцам, и одновременно врезать справа с короткого замаха кулаком по носу, да подсечкой свалить с ног, то, может быть, все получится. Но, пожалуй, за мордобой, за драку с генералом судом чести офицеров не отделаешься – наверняка посадят!»

Капитан подавил внезапно нахлынувшее желание и лишь крепче сжал кулаки.

«А если просто послать на… Беззлобно, как само собой разумеющееся? Сказать небрежно: да пошел ты… И все. И самому почти сразу пойти тоже куда-нибудь подальше, например, обратно в Афган! Ах, досада, война для полка завершена, недавно вывели в Термез родной горнострелковый, возвращаться-то уже некуда… Но можно просто послать, хлопнуть дверью и уйти на гражданку, правда, выслугу на пенсию жалко, ведь осталось всего несколько лет потерпеть этот дурдом…»

Генерал не был ясновидящим, потому не мог прочитать мысли и заметить нахлынувшие чувства распекаемого им офицера и продолжал яростно бушевать:

– Исполнять! Немедленно! Подполковник Орлович, оставайтесь и работайте, можете меня не провожать! – рыкнул генерал в сторону начальника политотдела, хлопнул дверью и, громко топая каблуками сапог, покинул казарму.

В помещении повисла напряженная тишина, такая, что был слышен полет последней мухи под потолком, слишком зажившейся, почти до зимы. За окном продолжал громыхать громогласный голос Никулина, который за что-то распекал поспешивших за ним подручных, прибывших вместе с ним с Дворцовой площади.

Начальник политотдела и весь политический аппарат уставились на Эдика.

– Что скажешь? – спросил подполковник Орлович. – Наговорился? Довыступался? Теперь исполняй приказ! И какой черт дернул тебя болтать о внутрипартийной демократии? Ведь я читал твои краткие наброски, в них не было ни слова…

– Экспромт! Не удержался… Так вышло…

Эдуард снял фуражку, почесал затылок и оглядел недавно приведенное в порядок помещение. Как раз именно то, что тут было раньше, могло называться сараем и бардаком, ведь предшественник, почти пенсионер, ленился и ничего не делал. А теперь тут вполне приличная обстановка! Кстати, эскиз Ленинской комнаты утверждал подполковник Орлович сам лично. И теперь этот начпо растерянно озирался и нервно теребил ухо.

– Ну, смотри, говорун, думаю, теперь тебе войдет ниже спины! Ладно, будем пытаться спасать ситуацию. Так-так-так… Что делать, что делать? – Подполковник схватился за голову. – Ну! Что молчишь? С чего начнешь-то?

– С денег, – ответил Громобоев. – Средства на ремонт есть?

– Нет!

– А на нет и суда нет. У меня тоже нет. – Эдик демонстративно вывернул карманы галифе. – Хрен с ним, пусть снимает…

Политотдельцы осуждающе покачали головой и засеменили к выходу, начпо Орлович матюгнулся и тоже вышел из казармы. А Эдуард в сердцах пнул стул, стоящий возле тумбочки дневального, и побрел ремонтировать недавно полученную служебную квартиру.

Неделя пролетела со скоростью экспресса. Громобоев велел солдатам покрасить с обеих сторон дверь, надраить мастикой полы, помыть столы и стулья, обновил подшивку газет, принес из дома шахматы. На этом косметика завершилась.